Глава 3. Терапевт и пациент как «попутчики»
Французский романист Андре Мальро нарисовал образ сельского священника, исповедующего жителей в течение многих десятилетий и обобщившего все то, что он познал о человеческой природе, следующим образом: «Прежде всего, люди куда более несчастны, чем принято думать… и взрослых людей на свете просто не существует». Каждому из нас (и терапевтам, и их пациентам) суждено изведать не только радость жизни, но и неизбежную ее скорбь: разочарование, старение, болезнь, одиночество, утрату, бессмысленность, тягостный выбор и смерть.
Никто еще не выразил это с большей решительностью и жесткостью, нежели немецкий философ Артур Шопенгауэр:
В ранней молодости, когда мы созерцаем нашу грядущую жизнь, мы подобны детям в театре перед тем, как поднят занавес, сидящим в приподнятом настроении и с нетерпением ожидающим начала представления. Это счастье, что мы не знаем, что последует в действительности. Если бы мы могли только предвидеть это: бывают времена, когда дети выглядят подобно осужденным заключенным, приговоренным не к смерти, но к жизни, и все же в полной мере не осознающим, что в точности означает их приговор.
И далее:
Мы подобны овцам в поле, резвящимся на глазах у мясника, который выбирает сначала одну, а затем другую своей жертвой. Так в наши счастливые дни все мы не осознаем, что бедствия Судьбы могут уже сейчас скрываться внутри нас — болезнь, нищета, увечье, потеря зрения или рассудка.
Несмотря на то, что на взгляды Шопенгауэра сильно повлияли его личные житейские неудачи, нельзя отрицать врожденное отчаяние в жизни каждого сознательного индивида. Мы с женой иногда развлекаемся, планируя воображаемые вечеринки для людей, объединенных общими склонностями — например, вечеринка для монополистов или пылких самовлюбленных, или же инертных/агрессивных людей, с которыми мы знакомы, или, напротив, «счастливая» вечеринка, куда мы приглашаем только действительно счастливых людей, с которыми мы встречались. Хотя у нас не было проблем с заполнением самых разных причудливых столов, мы никогда не могли собрать даже один стол для нашей вечеринки «счастливых людей». Каждый раз, когда мы находим несколько таких неунывающих знакомых и определяем их в список кандидатов, продолжая поиски для того, чтобы составить полный стол, мы обнаруживаем, что того или другого из наших «счастливых» гостей со временем поражает некая жизненная неприятность — часто серьезная болезнь или болезнь ребенка или супруги.
Это трагическое, но при этом реалистичное видение мира в течение долгого времени оказывало влияние на мои отношения со всеми, кто нуждался в помощи. И хотя существует множество устойчивых сочетаний для определения терапевтических взаимоотношений: пациент/терапевт, клиент/советник, объект психоанализа/психиатр, клиент/облегчающий положение и последнее — и, несомненно, самое отвратительное — потребитель/поставщик — ни одно из них в полной мере не соответствует тому значению терапевтических взаимоотношений, которое вкладываю в них я. Я предпочитаю видеть себя и своих пациентов как «попутчиков». Этот термин уничтожает различие, стирает грань между «ними» (страдающими) и «нами» (исцеляющими). Во времена студенчества я склонялся к идее вселечащего терапевта, но по мере того, как я взрослел, создавал тесные, дружеские отношения с коллегами, встречался с пожилыми мэтрами, был призван оказать помощь моим бывшим терапевтам и учителям, а затем и сам стал наставником и старшим товарищем, я был вынужден постигнуть всю мифическую природу этой идеи. Мы все вместе принимаем участие в процессе: здесь нет ни терапевтов, ни людей, которые были бы неуязвимы перед лицом трагедий, просто неотъемлемых для человеческого существования.
Одна из моих любимых историй исцеления, рассказанная в «Игре в бисер» Германа Гессе, повествует об Иосифе и Дионе, двух известных знахарях, живших еще в библейские времена. Оба они знали свое дело, но практиковали отличные методики. Младший знахарь, Иосиф, лечил спокойным вдохновенным слушанием. Паломники доверяли Иосифу. Страдание и тревога, вложенные ему в уши, исчезали как вода в песках пустыни, и кающиеся покидали его спокойными и умиротворенными. С другой стороны, Дион, старший целитель, напротив, деятельно встречал тех, кто нуждался в его помощи. Он предугадывал их невысказанные грехи. Он был великим судьей, карателем и исправителем и исцелял путем решительного поучения. Обращаясь с кающимися словно с детьми, он давал советы, наказывал их, налагая епитимью, благословлял на паломничества и свадьбы и заставлял врагов примириться друг с другом.
Два знахаря никогда не встречались и были соперниками в течение долгих лет до тех пор, пока Иосиф не заболел душевно и не впал в глубокое отчаяние: его одолевали мысли о самоубийстве. Неспособный излечить себя своими собственными терапевтическими методами, он отправился в странствие на юг, дабы искать помощи у Диона.
Однажды вечером, отдыхая в оазисе, паломник Иосиф заговорил с одним старым путником. Когда Иосиф рассказал ему о цели и назначении своего паломничества, путник предложил себя в качестве проводника, дабы помочь в поисках Диона. Позже, после долгого совместного странствия старец открылся Иосифу. Mirabile dictu:[3] это и был Дион — тот самый человек, которого искал Иосиф.
Без малейшего колебания Дион пригласил отчаявшегося соперника в свой дом, где впоследствии они жили и работали вместе долгие годы. Сначала он попросил Иосифа выполнять обязанности слуги. Позже произвел его в ученики, и, наконец, Иосиф стал его равноправным коллегой. Годы спустя Дион заболел и на смертном ложе призвал своего молодого друга для того, чтобы тот выслушал его исповедь. Он говорил о прежней ужасной болезни Иосифа и его путешествии к старому Диону с просьбой о помощи. Он напомнил — весть о том, что его спутник и проводник и был тем самым Дионом, стала для Иосифа настоящим чудом.
Теперь, сказал Дион, когда он умирает, пробил час, чтобы прервать молчание об этом чуде. Дион признался, что в тот момент ему это также показалось чудом, ибо сам он впал в отчаяние. И так же, как Иосиф, чувствовал себя опустошенным и духовно мертвым, а потому, будучи не в состоянии помочь самому себе, он отправился в странствие, чтобы искать помощи. В ту самую ночь, когда они встретились в оазисе, он совершал паломничество к известному целителю по имени Иосиф.
История Гессе всегда трогала меня сверхъестественным образом. Меня поражала эта глубокая и многое разъясняющая притча об оказании и принятии помощи, о честности и лживости и о взаимоотношениях целителя и пациента. Два человека получили сильную поддержку совершенно по-разному. Младший был вскормлен, выхожен, обучен, нашел себе руководителя, который заменил ему отца. Старший целитель, с другой стороны, получил помощь посредством заботы о другом, обретения ученика, через которого он познал сыновнюю любовь, уважение и нашел лекарство против своего одиночества.
Но сейчас, переосмысляя эту историю, я спрашиваю себя, не могли ли два страдающих целителя оказать друг другу еще большую услугу. Наверное, они упустили возможность для чего-то более глубокого, настоящего, гораздо более совершенного. Наверное, подлинная психиатрия произошла на смертном ложе, когда они, вызванные на откровенность осознанием того, что оба они попутчики, оба просто человечны, слишком человечны. Двадцать лет скрытности, хотя и были полезны, возможно, стали преградой более совершенному виду взаимопомощи. Что было бы, если исповедь умирающего Диона состоялась бы двадцатью годами ранее, если бы целитель и ищущий объединились, приняв испытание вопросами, на которые не существует ответов?
Все это соотносится и с письмами Рильке, адресованными молодому поэту, которому он дает совет: «Имей терпение ко всему неразрешимому и старайся любить сами вопросы». Я бы добавил к этому: «Старайтесь любить также и спрашивающих».