— Я же не хотел! — взвизгнул Карьеров так громко, что наверняка услышали его и на улице, — я же не мог! Я забыл все, Господи!
— Говори, — промурлыкал кот и медленно кивнул.
Остекленевшими глазами глядя на кота, Карьеров говорил. Каждое слово было гвоздем в крышке его гроба. Каждый звук рубцевал его сердце. Он говорил громко, отчетливо выплевывая из себя фразы, а Апоп, чудовищный египетский демон истины, слушал его, мурлыкая вполголоса.
Анатолий Федорович рассказал коту о том страшном вечере с полгода тому, когда полупьяным вернулся он из командировки и застал жену в объятиях друга. Как, помутившись рассудком, сквозь вату выслушивая вялые реплики Манна и мышиный писк жены, прошел он на балкон, взял топор и резво обрушил его сначала на голову друга, а потом уж изрубил вопящую жену. Как до утра почти пилил он непослушные коченеющие тела в ванной, отделял мясо от костей и упаковывал его в целлофан, надписывая каждый пакет. Как рано утром, сгибаясь под тяжестью ужасной ноши, он крался, аки тать, на детскую площадку неподалеку от заброшенного пятиэтажного дома, которую давно должны были снести, и закапывал под горкой кости вместе с памятью. Как на обратном пути, уже не совсем понимая, что сотворил, встретился он с простоволосой старухой, и она вручила ему Новый Завет в яркой обложке и яростно просила прочитать, прочитать дома. Как позже, тем же днем, зашел он к соседу сверху, полувменяемому старику–географу, отнес ему диффенбахию в горшке и сказал, что уезжает с женой в отпуск на полгода в Пермь, а оттуда, глядишь, и в Краков, и попросил собирать почту и приглядывать за вазоном. Как ночью пожарил он себе оладьи и сдобрил их свежим еще мясом супруги с твердым намерением съесть ее и любовника. Как утром следующего дня проснувшись, он в магазине, что прямо под домом, купил консервов и круп на всю почти зарплату, подмигнул продавщице и объяснил, что, дескать, не помешает, ведь времена сейчас лихие. Как, вернувшись домой, снова увидел жену веселой и здоровой, щебечущей на кухне и помнил только, что выходить из дома нет надобности и кушать нужно много и сытно. Как он ел и ел, и ел, не обращая внимания на запах, на червей в мясе, появившихся после отключения электричества… А иногда, вдруг, в порыве диком, звонил соседу–географу и рассказывал ему увлекательные истории о жизни в Перми и обещался вскорости вернуться и показать фотографии Кракова. Как скребся в его душе грех, рос, гнил и разлагал его нутро, как, наконец, гной заполонил его и утопил…
— Это ты хорошо рассказываешь, душевно, — мяукнул Апоп, — покаянно. Он лапкой указал на яму, вырытую им в мусоре. Ложись и жди. Ручки сложи аккуратно, укройся чем–нибудь, ну вот, хоть книгами, тут большей частью стихи, и жди. Глаза ты, конечно, зря не съел — теперь уже поздно. Будешь на том свете ответ держать перед покойником. Так бы… отрыгнул и отдал ему, что ль… Как сдохнешь, я сердце взвешу, не сейчас.
Пожав плечами, демон встал, отряхнулся, распушив хвост, и побрел во тьму коридора.
Анатолий Петрович проводил его взглядом, сделал несколько шагов и упал в могильнуюяму, вырытую котом. Было ему тепло и покойно проваливаться в Гумилева и Гаршина, растворяться среди Теннисона и Байрона. Они поглотили его. Обрушилась тишина, нарушаемая лишь сонным хоралом воспевающих вечную жизнь мух…
В бесконечной тьме преисподней пребывающий во мраке змей Апоп сухим холодным жалом облизнул губы в предвкушении трапезы.
Aftermath
Хомову уволили с работы в субботу, 20 апреля. Этот день остался в истории человечества благодаря одному весьма значительному событию, однако Хомовой было не до истории. Стоя перед директором морга, она испытывала жгучее желание оказаться в своей постели, сонной, распаренной, с ватой в ушах. Все происходящее казалось ей ночным кошмаром, спастись от которого можно было лишь проснувшись.
— Вы, Хомова, уволены, — басил тем временем директор, глядя на нее поверх очков. — У вас, Хомова, опасные тенденции. Вы, Хомова, радикал. Вас к кадаврам на полверсты подпускать нельзя. Вы, Хомова, просто диверсант какой–то! Лет тридцать назад вас бы за такое…
— Матвей Сергеич, — икнула Хомова, — я же не нарочно… В порядке эксперимента. По методу Шигеева!
Директор посмотрел на нее так, будто Хомова только что опорожнила кишечник прямо ему на макушку.
— Хомова, идите вон! Или вы напишете заявление по собственному желанию, или я вас выпру отсюда на законных основаниях. И можете подавать на меня в суд. Видеть вас на территории я не хочу ни минуты больше!