— Ваш гобелен вышит, Анна Михайловна. Осталось сделать окантовку. Мы называем это backstich. — существо улыбнулось, и в жутких глазах его Анна Михайловна увидела тысячу солнц и миллионы планет, все в одном и одно во всем.
— Ну что же, Анна Михайловна. Выбор за вами.
Не оглядываясь женщина поспешила в комнату. Раскрыв широко руки, обняла чучело сына и ощутила, как иглы его души впиваются в ее жизнь, высасывая ее без остатка. За окном стало быстро темнеть. Гигантское крыло заслонило собою ткань окна, и в последнее мгновение Анна Михайловна увидела завершенный сверкающий гобелен своей жизни.
Опустился занавес.
… Лицо Светланы залилось нежным румянцем. Она наклонилась, походя сорвала травинку, что проросла между плитками мостовой и, не глядя на собеседницу, вполголоса произнесла:
— Не так все, Анна Михайловна. Боюсь вас обидеть невольно, но вы не правы в данном вопросе. Вышивкой можно прекрасно прокормить и себя, и мужа, коль он непутевый бездельник.
— Прошу прощения?
— Ах, милая Анна Михайловна, я же пошутила! Уж вашего сына бездельником никак не назовешь! Он и денег–то от меня никогда не примет. Такой, право, гордец! Впрочем, за это я его и люблю.
Суровое лицо Анны Михайловны смягчилось немного. Она даже улыбнулась, неловко правда вымученно, словно лицевые мускулы у нее были атрофированы.
— Да… Сережа такой. С детства таким был. Гордый мальчик. Ведь я, Света, даже и не знаю, чем он промышляет. Порой жутко становится… Как–то спросила его, Сережа, говорю, может бросить тебе эту… эту… — женщина запнулась на полуслове, враз потерявшим осмысленность взглядом уставилась на противоположную сторону аллеи, там где резвилась веселая болонка, вцепившись зубами в поводок, стараясь вырвать его из рук полной хозяйки. Анна Михайловна схватилась за грудь и, скрипнув зубами, осела на землю.
Солнечный свет навеки запечатлелся в сетчатке помутневших глаз.
А голубь–исполин по ту сторону сновидений воспарил над спящим людским муравейником и снова взмахнул крылом. И снова. И снова.
Из Тьмы
Зачем я живу? Ради чего топчу землю, набиваю брюхо дарами ее? Кто я? Есть ли во мне божественная искра, или это огонь болотный пожирает мое сердце? Я горю? Тлею? Дышу ли я, или даже дыхание мое иллюзорно? Что есть истина? Что есть человек?
Великанов порхал, как бабочка, по кабинету и кричал, исходил криком, но внутренне, тихонько. То и дело он подбегал к окошку и, заламывая руки, с тоской глядел на пейзаж вид, открывавшийся его взору внизу. Там, внизу, на детской площадке, в песочнице возились дети. Сверху они казались крошечными, несуразными фигурками, будто вырезанными из мокрого картона. На миг Великанову представилось, что не дети это куролесят в песочнице, но неутомимые старики с метровыми сизыми сивыми бородами упражняются в вольной борьбе.
«Сегодня особенный день, — подумал он, — сегодня множественность моей жизни войдет в сингулярную фазу. А ведь я знал, чувствовал!»
Он отвернулся от окна и мелким шагом засеменил к столу. Присел на краешек кресла, задом ощущая метафизику сиюминутности, осторожно побарабанил пальцами по полированной поверхности стола, помычал в усы.
— Ту–ру–ру… Ту–лу–ру…
Вскочил порывисто и снова заходил по кабинету, то и дело подскакивая в нетерпении.
«Однако, позвольте! — думалось ему, — отчего это сегодня и именно сегодня день выдался настолько необычным, что даже воздух в кабинете кажется наэлектризованным? Что такого дивного произошло в глубине вселенной? Откуда это вязкое ощущение в груди?»
— Я избранный! — взвизгнул Великанов победно.
Он резво резко скакнул к столу и подхватил телефонную трубку.
— Яша! Яков Степаныч!
— Слушаю вас, Андрей Владимирович, — прогудела трубка.
Великанов вдруг слегка опешил. Пригрезилось ему, что в соседнем кабинете никого нет. Ни Якова Степановича, ни девочек, а сидит там невероятных размеров комар и гудит в трубку сонно. Он мотнул головой, отгоняя морок, и, уставившись на микротрещины в полировке стола, пробормотал враз севшим голосом:
— Ты вот что, Яков. Ты, Яков, иди домой, и девочки пусть, Яков, тоже домой идут. Короткий день.
Трубка помолчала, пережевывая информацию, и исторгла серию звуков, в которых Великанов услышал и писк комариный, и шелест огромных крыльев, а уж потом различил слова:
— Что ж так, Андрей Владимирович? У нас отчет на носу, право…
— Отчет подождет, — язвенно буркнул Великанов. — Вы идите, завтра доработаем. Мы и так по всем показателям опережаем. Куда торопиться?