Илона. Ребенка забирай с собой!
Николай (останавливается на пороге, сгорбившись. Не поворачивая головы, громко и внятно произносит). Две недели.
Илона (истерически). И катись! Катииииись!!!!!
Раздается звонок. Илона бросается к телефонной трубке. Николай, воспользовавшись моментом, выскальзывает за дверь комнаты, но тотчас же возвращается, мучимый любопытством.
Илона (торжествующе). Это он! Уж поболе мужчина, чем ты!
Николай (заинтересованно). А кто?
Илона. А это уже тебя не касается! (Берет трубку. Жеманно поводит плечом) — Да… как же, помню, здравствуйте, Мишенька!
Николай (с горькой издевкой). Ой, ой! Мишенька, надо же! Твой пригородный акцент неистребим! Хоть ты груздем назовись, быдло! Думаешь, пожила пару лет в мегаполисе и уже все, барыня–боярыня??? Софи Марсо, етить! Аристократами не становятся! Мне пора, прощай! (уходит, хлопнув дверью)
Илона смотрит ему вслед. Из руки ее выпадает трубка. Опустив плечи, она бредет к двери, поднимает кулек и начинает баюкать его, прижав к груди.
Илона. Не думай плохо об этом человеке… Он — твой отец.
Занавес.
Карусель
Утром последнего дня Илюша проснулся рано, потянулся ручками к солнышку, что ярко светило сквозь искрящийся тюль, радостно засмеялся и крикнул громко, торжествующе. Крикнул солнышку и прозрачному весеннему воздуху за окном, и голубям, что ворковали под крышей, и родителям за стеной:
— Доброе утро!
Потянулся всем телом и встал с кровати. Упруго оттолкнулся ногами и начал подпрыгивать на теплом паркете, стараясь рукой достать до люстры. Ведь пришел день великого приключения!
— Антон, — послышалось из–за двери, — Антоша, Может, не надо?.. Может, хоть этого оставишь? Я тебя прошу… ну, вспомни, что ты обещал!
Мамкин голос. Мамка волнуется, потому что любит его. Не понимает, что так полагается. Потому что Папка так сказал. А слова Папкины — закон.
Дверь спальни приоткрылась, и вот уже в щель просунулась голова Чижика. Веселые глаза собаки вмиг разглядели Илюшу. Кремезным лбом ткнулся Чижик в дверь и бросился к мальчику, притворно рыча, мол, съем, немедленно съем. Не съешь, хороший ты мой пес!
Илюша присел на корточки, поймал непокорную кудлатую собачью голову в руки и сжал крепко–крепко, стиснул, потом поднял ладошками мохнатую морду и заглянул глубоко в глаза. Там, на дне полного любви колодца, разглядел он свое отражение.
Пес заскулил, бешено завертел хвостом, припал на передние лапы отставив зад, вырвался из детских рук и начал скакать вокруг Илюши, радуясь тому, что хозяин рядом и любит его и никогда, никогда не оставит.
Распахнулась дверь, и ввалился отец. Нахмурился, пристально глядя на Илюшу. Подошел поближе и вдруг со смехом подхватил сына на руки и закружил по комнате!
— Смотри, смотри — какой большой! — искренне восхищался он. — Вж-ж! Полетели, мальчик мой, полетели!
Илюша залился смехом и растопырив руки зажужжал, представляя себя самолетом–истребителем, что роняет бомбы на вражеские города. В–ж–ж! Бух!
— Ай, молодец! — заливался отец! Ну, молодец. Полетели на кухню!
Наконец–то! Папка помнит. Он не послушался маму. Значит, сегодня и впрямь тот самый день! Сердце Илюши замерло радостно, отчаянно, он аж взвизгнул от заполнившего его чувства предвкушения.
Все еще изображая истребитель в сильных и любящих отцовских руках, Илюша влетел на кухню. Между ног отца лаем заливался Чижик. Мама стояла у плиты, одетая в красный халат, такая молодая, такая красивая, такая печальная…
— Антон… — только и произнесла она…
Отец хохотнул, крякнул, вкопанно остановился, ноги расставил в упор и с силой ударил Илюшу головой об пол, как гвоздь в доску вбил. Вмиг у Илюши все почернело перед глазами, а внутри головы раздался треск, будто лопнули разом сто тысяч гробов. Вязко опустилась тьма. Сквозь поры ускользающей жизни слышал он растянутые слова отца:
— Ну же, Илона! Быстро! Молоток! Илона, он же умрет сейчас, Господи! Молоток!!!
За секунду перед тем как пал занавес, Илюша словно со стороны увидел, как зверски орудует отец молотком, превращая голову его в мягкий неправильной формы комок, как завывает у газовой плиты мать, скорчившись, схватившись за живот, как истошно лает Чижик, как красные брызги летят на стены, на потолок, растекаясь причудливыми узорами. Потом Илюша исчез, как исчезают те вещи, события и люди, чей срок истек. Почувствовав остро, зверино сыновнюю смерть, отец выпустил из рук молоток, прижал окровавленные руки к лицу и мягко осел назад, привалившись к стене. Он не понимал, отчего всякий раз, когда он убивал своего сына, ему было так неловко, противно и пусто, будто Илюша вообще мог умереть. Диким казалось ему и то, что через несколько часов жена, что ныне сидела рядом с ним, некрасиво расставив ноги, прямо в луже крови будет смеясь вгрызаться крепкими зубами в сочную плоть, рвать мясо руками и давиться Илюшиной печенью. Порочным видел он и скорое возвращение сына, что постучится в дверь их супружеской спальни ровно через три дня усохшим, желтым, девяностолетним, и в течение следующих трех лет будет молодеть, превращаясь в крепкого мальчугана, чтобы пасть от родительского молотка по истечении срока.