Ольга Александровна встала, подошла к коробке и подняла ее с пола. Вернулась на свое место. Села, пристроив коробку на коленях и, глядя в окно, за которым бесновались голуби, принялась разрывать картон руками.
«Нельзя этого делать, ведь нельзя! — завопил кто–то в голове Снарядова, — нужно сжечь, отдать птицам!» Но он не сделал даже и попытки встать, настолько сильным ужасом было сковано его тело.
— Давай, мать! — заорал Степан, — открывай ужо!
— Открывай ужо! — пискнула омерзительная его девка.
Ольга Александровна наконец справилась с неподатливым картоном и разорвала коробку. Из коробки вылез Семен Владимирович Бальтазаров.
На мгновение все смешалось. Ольга Александровна глядела на мужа, сидящего у нее на коленях, со смешанным выражением ужаса и обожания на лице. При этом она издавала странные звуки, отдаленно напоминающие мышиный писк. Сын Степан, побагровев мордой, ревел: «Батя! Батя вернулся!» И пятился задом. Зина вместе с ним верещала: «Батя! Батя!»
Снарядов не отрывая глаз смотрел на своего покойного друга. Умерший был одет в тот самый костюм, в котором его похоронили, из кармана, впрочем, торчала начисто обглоданная куриная кость. На бескровном лице его выделялись горящие, насыщенные чернотой глаза. В остальном покойник имел вид цветущий и самодовольный. И удивительно ЖИВОЙ.
— Будя! — рявкнул Бальтазаров, и наступила тишина. Медленно, степенно поднялся Семен Владимирович с колен супруги и потянулся как довольный кот.
«Да он же подрос! — в ужасе взбреднул Снарядов, — сантиметров на десять как… Что же»…
Бальтазаров метнул в него дикий взгляд и ухмыльнулся, обнажив длинные желтые клыки. Погрозил пальцем, взглядом окинул кухню, на секунду задержавшись на окне, за которым тучей вихрились голуби, взрыкнул было, но тотчас же повернулся к колонке и заулыбался своей жуткой зубастой улыбкой.
— Огонь, хорошо, это хорошо, — забубнил он. — Ну! — и он уселся на стул, предназначенный для него. — Чего пригорюнились, родственнички? А, Кир–рюха?! — и хохотнул, раззявив пасть полную острых зубов.
— Сеня, — выдохнула Ольга Александровна и начала сползать с табурета.
— Э, так негоже! А ну–ка, Степка, подыми мать, усади на стул. Хорошо же вы папку встречаете! — Бальтазаров потемнел лицом, — не надо мне тут обморочничать, несите водку, праздновать будем!
Ольга Александровна, несколько бессмысленным взглядом вперившись в пол, пробормотала:
— Так нет водки у нас… Кирилл… Олегович все выпил, уж несколько дней как…
— Значит, не ждали, — поморщился Бальтазаров, — а? — он злобно уставился на Степана и его девку — та взвизгнула и ринулась прочь из кухни. Степан, впрочем, выдержал отцовский взгляд и просипел:
— Так ты же… преставился, бать. Схоронили мы тебя…
— И что же? Ты мне не рад, сын? Может мне уйти? Водки хочу! — заорал он на весь дом гулким басом. — Бутылку, две! Неси, давай!
«Что же будет теперь? — внутренне верещал Снарядов, — ведь теперь конец всему, всему!»
Он явственно вспомнил беседу с похоронным стариком. Выходило так, что коль не принятый ни одним из миров чудовищный Бальтазаров нашел способ избежать тенет послежизни и вернуться в мир материальный, то все основополагающие законы вселенной пошатнулись и дали сбой.
«Господь не потерпит этой пакости! — верещал он беззвучно, — нас ждет апокалипсис! Мы, как колосс на глиняных ногах рухнем теперь, не только дом наш, не только страна наша, но и весь мир! Все устройство вселенское падет, ибо нет логики больше, нет неоспоримости. Иисус…»
— Ии–с–у-у–у–ус?! — проревел Бальтазаров, приподнявшись со стула, — Бог, значить?! Ты, Кирюха, в поэтичном пьянстве своем весь мозг проел. Тебе теперь одна дорога — на тот свет, и та благодаря мне заказана. Жалкий ты червь, Кирюха, безголосый и никчемный. Тебе книги заповедовали что? Не поминать имя Господне всуе! (Бальтазаров так зыркнул на Снарядова, что тот чуть не обмочился от страха.) А отчего завет такой дан был? Оттого что неведомо тебе истинное имя Господа нашего. Но я узнал!
Он хитро прищурился, и только сейчас Снарядов с тупым изумлением, хотя, казалось, что изумляться уже было нечему, заметил, что стул, на котором сидит Бальтазаров, выпустил кожистые щупальца и обвил ноги покойника.
— Имя Господне — АЗИМУТ! — изрек Бальтазаров, и в это мгновение на секунду стало абсолютно тихо кругом. Неслышно текла вода из крана, бесшумно ревело пламя в колонке, словно в немом кино мельтешили голуби за стеклом.