— Мне уже можно его жрать или надо подождать пока вы уйдете? — буднично осведомился он. При этом клеящий карандаш хлюпающее ходил в отверстии. Вместо ответа Князев изловчился и оттолкнул карлика от себя. В глазах его страх и почтение уступили место ненависти.
— Ты, блядь! Почему в студии не убрано? — отрывисто каркал он, тыча пальцем в сторону беспомощного Мольского. — Почему посторонние на объекте?
Карлик взлаял и, встав на четвереньки, бросился к Мольскому. Жирная его туша навалилась на ведущего. В темноте раздались жуткие булькающие звуки. Князев устало поднялся с колен, отряхнулся и побрел к выходу.
Остановившись перед дверью, он было повернулся в сторону дальнего угла студии, где булькающие звуки сменили отвратительное чавканье и урчание, но передумал. Тихонько вышел из студии и прикрыл за собой дверь. На третьем этаже он споткнулся о ведро, полное черной воды, в которой плавала гниющая тряпка. Немного воды выплеснулось на пол, но ведро не перевернулось несмотря на то, что толчок был весьма внушительным. Князев присел над ведром, погрузил руки в холодную вонючую воду, вытащил тряпку, отжал ее и вытер лужу. При этом он вспомнил, что большую часть своих произведений Йозеф Гофман написал под псевдонимом Мишель Дворский. Это показалось Князеву противоестественным.
Он сидел на корточках в темноте, перед ведром, и, вглядываясь в мерзкую черную жижу, вдыхал с упоением запах своей жизни.
Дар
Владимир Ефимович Столин, лукавый функционер среднего возраста и незапоминающейся внешности, будучи по неотложным, но малоприятным делам в Котовске, решил перед отъездом постричься. Глядя на свое отражение в мутном, загаженном гостиничном зеркале, он то и дело цокал языком и картинно пожимал плечами:
— Надо же, зарос! Лохматый, как сенбернар!
До автобуса оставалось еще несколько часов. Накинув пальто, Владимир Ефимович вышел из номера, захлопнул за собой дверь и лишь потом вспомнил, что ключ он оставил на тумбочке у кровати. Подергав ручку, он хмыкнул, пожал плечами и направился к лестнице.
Небольшой холл на первом этаже был абсолютно пуст. В углу, у стойки портье, примостилась унылого вида кадка с засохшим фикусом. В противоположном темном углу стояли напольные часы, выполненные в виде английской башни Биг—Бен. Часы совершенно не вязались с казенным интерьером фойе и вызвали у Столина некоторое раздражение беспокойного толка.
Подойдя к стойке, он поискал глазами звонок, но обнаружил лишь шариковую ручку, регистрационный журнал и таракана, медленно ползущего вдоль исписанных листов. Владимир Ефимович вытаращился было на таракана и даже представил себе, как он захлопывает тяжелый журнал и размазывает несносную тварь между страницами, но сдержался. Доживая пятый десяток, вырастив двоих детей и схоронив жену, Столин научился терпимо относиться ко всем живым созданиям вне зависимости от того отвращения, что они в нем порой вызывали.
— Надо быть мягче, Федя, — миролюбиво обратился он к таракану. Таракан остановился и даже как–то диковато выгнулся, будто собираясь ответить Столину, но тотчас же припустил прочь, похрустывая лапками.
Владимир Ефимович нетерпеливо глянул на часы. Центральный автовокзал находился в пяти минутах ходьбы от гостиницы, из вещей у Столина имелся лишь скрипучий дипломат под кожу, однако рисковать Владимиру Ефимовичу не хотелось.
— Гхм! — он громко прочистил горло. Тотчас же из–за небольшой двери за стойкой, в направлении которой уполз таракан, раздались кряхтенье, писк и возня. Дверь распахнулась, и на пороге возник заспанный портье в брезентовой отчего–то куртке.
Портье улыбнулся нервно, поправил волосы, да так и остался стоять на пороге, не предпринимая ни малейшей попытки подойти ближе.
— Послушайте! — начал было Столин, но осекся. За спиной у портье, в темном проеме, что–то зашуршало так, будто в кипе старых газет резвился целый тараканий город.
Портье еще шире улыбнулся, обнажив на удивление длинные зубы, и, протянув руку, захлопнул дверь. Лишь после этого он сделал небольшой шажок в сторону Столина и остановился между дверью и стойкой в вопросительной и даже несколько наглой позе.
— Послушайте, — еще раз начал Столин, — я, собственно, собираюсь выписываться… через часок. Тут… есть у вас парк в городе?
Он осекся и уставился в пол в недоумении. «Какой парк? — думалось ему, — при чем здесь парк?»
Портье пожал плечами и снова вопросительно уставился на Столина, будто уловив его мысли.