— … выходит из ресторана, Люба, ты помнишь, да? И идет к шоссе, а этот, значит, за ним. С топориком, стало быть. А этот, такой на фасоне весь идет — никого не замечает. А тот, значит, догоняет его и так аккуратненько…
Владимир Ефимович вздрогнул и открыл глаза. Мила, склонившись над ним, вовсю орудовала ножницами, жирный мужчина в зеркале теперь сидел под феном, а рыхлая Люба поправляла тюрбан стоя у окна. Увидев, что Столин открыл глаза, девушка осеклась, а Люба опустила руки и повернулась к Владимиру Ефимовичу, явив ему смертельно бледное лицо, на котором ярко–красными пятнами цвели угри.
И наступила мертвая тишина. Столин огляделся несколько осоловело, распаренный дремой, и лишь секунду спустя понял, что фен, под которым сидит мужчина в зеркале, работает совершенно бесшумно. Или не работает вовсе.
Он повернул голову и озадаченно уставился на неподвижную тушу в кресле. После посмотрел сначала на рыхлую девицу у окна, а потом уж на своего мастера. Мила стояла неподвижно, опустив левую руку с зажатыми в ней ножницами параллельно туловищу, ее правая рука, с голубой расческой, была прижата к груди. Столин хмыкнул недоуменно и посмотрел в зеркало.
Судя по всему стрижка подходила к концу. Парикмахер убрала несколько больше, чем он рассчитывал, однако, несомненно, работу свою знала — волосы были аккуратно уложены, стрижка придавала лицу Владимира Семеновича определенную юношескую бесшабашность. Столин не удержался и усмехнулся своему помолодевшему лет на десять отражению. Впрочем, улыбка пропала, стоило ему взглянуть на отражение тучного мужчины за спиной. Тот немного сполз в кресле, теперь из–под купола фена виднелся кусок багровой складчатой кожи на загривке. В положении тела было что–то неестественное, напоминающее о сломанной и брошенной кукле.
— Простите, а с этим все в порядке? — Столин крутанулся на кресле, отчего его остриженные волосы посыпались с простыни, и уставился на рыхлую у окна. — У вас фен не работает и, ну… словом…
— Разумеется, не работает. Это и не фен вовсе. Это хелицератор, — буркнула женщина и повернулась к нему спиной с вызывающим видом.
— Вы не волнуйтесь, это наш постоянный клиент! — Мила живо развернула кресло Столина и принялась щелкать ножницами, убирая то здесь, то там. — Он всегда приходит на хелицерацию по вторникам и четвергам. Очень полезно для мандибул, очень!
— Для ман… Слушайте, да что здесь происходит? — Владимир Ефимович грозно уставился на девушку, — какие, к чертовой матери, мандибулы? И почему у вас тюрбан на голове? Вы что, красите волосы друг другу в свободное время? Или вы все бедуины? Черт–те что! — выпустив пар, он почувствовал облегчение. В самом деле, стоило ли так кипятиться, в конце концов, мандибулы… мандибулы, это уж, простите, ни в какие ворота!
— Не нужно нервничать, — ледяным тоном заявила рыхлая Люба. — Вы в присутственном месте, гражданин. Пришли стричься — стригитесь. Вот товарищ, к примеру, два раза в неделю приходит на хелицерацию и ничего! Не кряхтит!
— Что здесь происходит? — из коридора вышла миниатюрная женщина, что встретила Столина в холле.
— Анжелика Борисовна, тут товарищ грубит! — картинно всхлипнула рыхлая.
Женщина насупилась, поглядела на Столина и расплылась в улыбке:
— Мила! — крикнула она неприятным голосом, — ты закончила стричь господина?
— Вот… тут последние штрихи, лоск навожу, Анжелика Борисовна! — выпалила девушка.
— Отлично, — она снова глянула на Столина, на сей раз приветливо улыбаясь. — Вы нас простите, у нас в провинции свои крокодилы. Но хоть постригли вас хорошо? Вам понравилось?
— Мне–то понравилось, — раздраженно начал Владимир Ефимович. — Но мне тут мозги пудрят какими–то велоцерапциями… я не знаю, мандабулами… чушь какая–то, и еще портье этот… это к вам, разумеется, не относится, но он честь отдавал и потом… — Он почувствовал, что запутался, покраснел, сердито пожал плечами и буркнул. — Да не важно все это. Видимо, я устал за три дня. Давайте заканчивайте, и я пойду.