Щупальце, накрывшее губы Столина, напряглось и вдруг, сокрушая зубы, ринулось в рот и глубже, в глотку Владимира Ефимовича. Он замычал, забился, но тщетно. Хозяйка притянула его тело к себе так близко, что он ощутил терпкий запах, исходящий из ее пасти. В ее глазах он увидел свое отражение — гротескный образ, достойный полотен Босха.
— Это…мой…дар… Мои дети… Поделись…ими… с миром… — прошептала тварь, и он почувствовал упругие сокращения щупальца в своем желудке, а потом… потом… он увидел, как по черной плоти отростка прошла волнообразная судорога, и нечто излилось в него, наполняя желудок омерзительным теплом. Столин рыгнул, и черная жижа полилась носом. Ему было нечем дышать, он бился в объятиях монстра, проживая последние секунды своей жизни, ощущая, как стенки его живота расширяются под тугим напором отвратительной жижи, исторгаемой монстром, как ткани его рвутся, и дети Хозяйки проникают в вены и капилляры, разносятся по всему телу, прилипая к внутренним органам.
И, наконец, с финальным аккордом чудовищной эякуляции Столин провалился в бесконечную серую мглу.
— Иди …. — услышал он голос, и голос этот был подобен раскатам майского грома. Его тело несли невидимые потоки эфира, его волосами играл ветер, что резвится над лугами, он чувствовал запах свежескошенной травы, он сам стал воздухом, дождем, росой.
Он умер.
Он решил было постричься, однако, придирчиво осмотрев себя в мутном, загаженном зеркале, пришел к выводу, что стрижка ему, в общем–то, не нужна.
— Это какая–то блажь, — подумал он, недовольно оглядывая свое громоздкое тело. — Нужно меньше есть, а стрижка… должно быть, я постригся, э–э–э, ранее да и забыл.
Он еще раз поглядел на себя в зеркале. Надо же, как порой диковинно работает мозг человеческий, особенно, когда тебе вот–вот стукнет … Сколько бы там не должно было стукнуть… Как можно было отпустить столь заметное брюхо? А эти жирные руки? Эти пальцы — право же, каждый с сардельку размером. Когда же он так обрюзг, так ожирел? И отчего так болит язык — быть может, он подхватил, хм-м, языковую инфекцию — мало ли, что за микробы нынче бродят по свету…
На мгновение перед его глазами явилась некая фантасмагория омерзительного толка, но тотчас же кто–то невидимый подул на его темя, и мысль прошла, растворилась в океане спокойствия и благостности.
— Вше это чушь, — с уверенностью прошепелявил он, ощущая себя, впрочем, двояко. Ему показалось, что последние слова произнес не он. Однако через миг и это ощущение прошло. Осталось лишь радостное предвкушение чего–то незабываемого и праздничного, что вот–вот должно произойти.
Он наморщил лоб, пытаясь вспомнить, что именно ждет его в ближайшем будущем, и вообще, как он очутился в этой странной несвежей комнате, но мысли его, сумбурные и разбегающиеся, словно тараканы, были прерваны резким телефонным звонком. Непослушными пальцами он потянулся к трубке, поднес ее к уху и прислушался. Не дожидаясь его «алло», трубка разразилась чередой щелкающих звуков, которые, несомненно, будучи лишь помехами на линии, отступили на задний план, уступив место голосу незнакомого мужчины, осведомившегося, долго ли гражданин собирается занимать номер, учитывая то, что ему через пару часов уж выезжать, о чем он просил предупредить загодя. Он хоть убей не помнил, о чем просил загодя, однако с готовностью согласился, повесил трубку и устремился к выходу, не задумываясь более.
В полутемном гостиничном фойе его встретили двое: один, судя по всему, — портье или дежурный в видавшей виды брезентовой куртке; второй — грузный мужчина средних лет, в шапке, солнцезащитных очках и шерстяном шарфе, скрывающем нижнюю половину лица. В левой руке толстяк сжимал дипломат, показавшийся ему знакомым.
— Ваше, — буркнул жирный и протянул ему портфель.
— Автобус ждет, уважаемый! — широко улыбнулся портье и отчего–то отдал честь.
Он машинально принял дипломат из громадной руки толстяка и, прикоснувшись к пластиковой ручке, вдруг вспомнил, что его зовут Владимир Ефимович Столин, он — заместитель начальника отдела внешнеэкономических связей облгосадминистрации, находится в городе Котовске и едет домой. Домой! Вот он — праздник! Вот она — радость!
Он едет домой и, разумеется, везет детям, друзьям и родственникам подарки! Дары! Всем! И каждому! Совершенно бесплатно!
— Шпашибо! — он радостно улыбнулся, козырнул портье и выскочил за дверь навстречу новому миру.