Стефан медленно кивнул своим мыслям, вышел и прикрыл дверь с табличкой «Палаты для зараженных». В коридоре стояла гнетущая тишина. Ворванки на стенах озаряли бледно‑васильковым светом двух санитаров, которые несли тело. На большом пальце трупа качалась, сверкала и брякала медная бирка: «Йонниберг Найбтройц».
Стефан с облегчением снял противогаз и вытер потное лицо. Он вспомнил молодчиков из магистрата: как у них так же сверкала медь на погонах, как чиновники орали и требовали «четкое, ясное» объяснение. Они повторяли и повторяли это, и перебивали друг друга — каркали, будто стая воронят, будто Стефан оглох и отупел на склоне лет. Наверное, молодчики испугались. Наверное, на жироперерабатывающих фабриках и китобойных судах участились рабочие стачки, Наверное, Риберийская республика захватила новую зону китобойного промысла, когда тут, в столице, устроили эту выставку с сотнями жертв. Кто бы не испугался?
Стефан очнулся от мыслей и заметил, что у стены сидит врач. На его переднике блестели потеки черной жидкости.
— Госпдин дознаватель, — доктор улыбнулся. Взгляд у него осоловел, язык заплетался. — Я, если пзволите, насчет вашего задания.
— Задания?.. — не понял Стефан и хитро улыбнулся в ответ. — Какого же такого задания, молодой человек?
— Ну если позволите, вы прсили говорить, когда на телах будут особые приметы. Вот сейчас была змея. Была змея. Клеймо змеи с двумя глвами. Если это поможет установить личность…
Стефан сцепил руки за спиной и покачался с носка на пятку.
— Змея. Зме‑я… Да, а скажите‑ка, а заразился этой гадостью кто‑то новый? Из персонала? На улицах?
Врач покачал головой.
— Только из музея, гсподин Зееман.
— Если так, беда.
Врач в отчаянии махнул рукой.
— Хуже. Сывротка из бычьей крови не помогает, Галицианский бльзам не помогает. Мы только и можем, что давать им душицу, чтобы заглушить боль.
Корделия подергала цепь, которой привязала девушку к стулу. «Предмет» выглядел устало и по‑прежнему не шевелился. На голове его косо сидела мужская шляпа‑цилиндр, рукав белого платья, по низу которого бродили солнечные зайчики и взбиралась морская цепь, отрезали. Люди подходили и подходили, и гладили девушку, и втыкали перья в ее черные волосы, и жали ей руки, и от этого нескончаемого потока в зале сделалось так душно, что Корделия взмокла.
Вдруг из толпы выбежал солидный господин.
— Все, что угодно? Ну на тебе, все, что угодно.
Он поднял стакан и вылил содержимое на голову девушки. В воздухе запахло спиртным, капли влаги в черных волосах и на лице девушки заискрились в золотистом свете из окна. У Корделии внутри похолодело.
— Ну, — мужчина зло улыбнулся. — Нравится?
Девушка не отреагировала, только в ее фигуре появилось легкое напряжение.
— Нравится? Я тебя спросил.
Корделия поморщилась, взглянула на часы и, поправив шляпную булавку, двинулась через людское болото. От некрасивой сцены сделалось гадко, и Корделия вернулась бы, если б не потратила на цепь столько сил. Она оглянулась — грубиян говорил что‑то девушке, и его тень накрыла глупышку. Корделия покачала головой, обогнула парочку модниц и услышала конец фразы:
— … что я вырвала у нее, хи, волосок.
— Фу! Зачем? — донесся ответ.
— А ты зачем заставила ее встать на одну ногу?
— Это хотя бы смешно. А вырывать у людей волосы — как минимум, не знаю… невежливо!
Корделия остановилась. Под сердцем будто заледенело, и она снова оглянулась на «предмет». Его перетаскивали из угла в угол два господина во фраках. Они засмеялись, затем один взял из саквояжа розу и вложил в руку «предмета». Корделия с ознобом поняла, что мужчины изображают похороны. Она не выдержала — бросилась к ним, опустилась на колени — ее темно‑фиолетовое платье зашуршало по мраморному полу — и потянула цепь на себя.
— Что вы делаете? — спросил мужской голос. Корделия на миг остановилась, и вопрос повторили.
Корделия дернула головой и наклонилась к лицу девушки, по которому бродили полосы солнечного света.
— Простите, velaho.
Девушка не ответила. Она не двигалась, не моргала, и только грудь слабо поднималась и опускалась в такт дыханию. Корделия сбросила витки цепи и сказала тихонечко:
— Уходите отсюда быстрее, velaho.
Что‑то изменилось в зеленых глазах, но «предмет» так и не пошевелился. Корделия вздохнула.
Пора. Пора. Корделия встала и пошла сквозь толпу, и тут увидела Йонниберга.
Два дня спустя, в убогом доме посреди портового района, Стефан открыл дверь на втором этаже. В комнате царил полумрак. Стефан зажег ворвань в переносной лампе и окунулся в него, будто в прохладные темные простыни.