Эмилио указал Патриции на колышущуюся у них под ногами черную массу – спины запертых в загоне быков.
Наконец он открыл последнюю дверь – и они очутились в помещении, залитом светом юпитеров и вспышками ламп фотографов.
Патриция обнаружила, что попала в большой прокуренный зал, в общество элегантно одетых дам, непринужденно беседующих с аристократического вида господами. Судя по всему, это был высший свет, самые сливки лиссабонского общества. Кругом раздавались хлопки пробок от шампанского, звенели бокалы, слышался гортанный, но громогласный смех мужчин и деликатные смешки женщин. Все собравшиеся явно были настроены на самый веселый лад. И ей не хотелось находиться среди них.
Кое-кто из присутствующих, подходя к Эмилио, хлопал его по спине, восклицая при этом по-португальски что-то, остававшееся для нее непонятным. Раскланиваясь со знакомыми и принимая другие знаки внимания, Эмилио продолжал протискиваться с нею сквозь толпу, пока они не оказались у двери в дальнем конце зала. Эмилио открыл ее, и разве что не силой втолкнул туда Патрицию, после чего удалился, прикрыв дверь за собой.
Ей потребовалось несколько мгновений, чтобы привыкнуть к весьма скудному освещению. Первой вещью, попавшейся ей на глаза, был плащ Мигеля, небрежно брошенный на кресло. Как загипнотизированная, Патриция уставилась на него: плащ еще был забрызган кровью быка.
– Патриция.
Мигель шагнул к ней из глубины комнаты, но она не тронулась с места, одной рукой ухватившись за полу плаща, словно в поисках опоры.
Мигель мысленно репетировал эту сцену уже сотни раз, но все пошло отнюдь не по его сценарию.
Он не без трепета посмотрел на нее. Ему хотелось осыпать ее поцелуями, но он не мог заставить себя сдвинуться с места. Незримая рука удерживала его, не давала приблизиться к Патриции, заставляла соблюдать определенную дистанцию. Почему?
– Мне следовало бы поздравить тебя, – негромко, опустив глаза, сказала Патриция.
– Тебе следовало бы?!
– Да. Ведь ты добился того, к чему стремился всю жизнь.
– Вот как?
– Теперь ты матадор Номер Один во всей Португалии. Он ничего не ответил, его молчание тяжело повисло в воздухе, возбужденные голоса, доносящиеся из-за стены, только подчеркивали это.
– Тебе не следует заставлять их ждать, Мигель, им не терпится встретиться с тобой.
Она направилась к двери.
Мигель стремительно пересек комнату и преградил ей дорогу.
– Тебе следовало бы поздравить меня, но ты не в состоянии этого сделать. Ведь именно это ты хочешь сейчас сказать мне?
Она посмотрела ему прямо в лицо. В глазах у нее сверкали слезы.
– Патриция, я ведь тебя знаю. И я люблю тебя сильнее всего на свете. – Он обнял ее и, зарывшись лицом в ее волосы, продолжил страстный монолог. – Я вышел на арену, чтобы блеснуть перед тобой своим искусством. Но как только выпустили быка, я понял, о чем ты подумала. Тебе стало жаль его.
Молчаливые рыдания сотрясали все тело Патриции; Мигель обнял ее еще сильнее.
– Я постоянно чувствовал, что происходит у тебя в голове. И со мной самим случилась странная вещь – внезапно я увидел этого быка твоими глазами и понял то, чего никогда не понимал раньше. Обычно, когда бык бросался на меня, я чувствовал, какая им владеет ярость. А сейчас я понял, что это не ярость, а страх – насмерть перепуганное животное бросается в атаку, чтобы защититься. И бой этот довел до конца не я, а Ультимато.
– Ах, Мигель, Мигель… – Патриция с трудом подбирала слова. – Я так люблю тебя.
В дверь постучали. Появился Эмилио.
– Эй вы, голубки! Хватит заниматься любовью. Там публика с ума сходит.
– Эмилио, с ними придется разобраться тебе самому, – уверенно ответил Мигель. – Я к ним больше не выйду.
– Что такое? Да там тысяча человек, никак не меньше!
– Мы уйдем через боковую дверь.
– Там телекамеры! Там фотографы!
– Мы уходим.
– Ты сошел с ума!
– Да, Эмилио, сошел. Но сделай, как сказано. Эмилио, покачав головой, сокрушенно вздохнул.
– Никогда не спорь ни с кем из семейства Кардига. И он хлопнул за собой дверью.
Мигель хмыкнул.
– Бедный Эмилио! Надеюсь, его не разорвут на части. Патриция вяло улыбнулась.
– Ах, Патриция. – Он припал к ней с поцелуями. – Наберись со мною терпения, дай мне время. Я уже многому научился у тебя – но я сумею научиться большему.
Она затрепетала в его объятиях. Он поднял плащ, накинул ей на плечи и прижал ее к себе.
Трепещущими руками она гладила его курчавые волосы, как мать, ласкающая свое дитя. Они даже не обратили внимания на рев, донесшийся снаружи, после того, как Эмилио объявил, что Мигель больше не выйдет к публике.
Они стояли – двое, слившиеся воедино, под полуночно-синим плащом, расшитым золотыми звездами.
СЕМЬ ЛЕТ СПУСТЯ
ЭПИЛОГ
– Мамочка, можно мне после уроков покататься на Ультимато? – Нет, Пауло. Ты ведь знаешь правила – кататься только вместе с отцом.
– Но когда он еще вернется? – захныкал семилетний мальчик.
– Я тебе сотню раз говорила, – кротко возразила Патриция. – На следующей неделе.
– Но, мамочка, я…
– А ты до его возвращения можешь покататься на пони. А теперь я больше ничего не хочу слышать об этом. Иди вниз и закончи завтрак. И смотри, не опоздай опять на школьный автобус.
Понурив голову, малыш поплелся по лестнице.
– Когда же наконец вернется папа?
Патриция улыбнулась – сын произносил слово «папа» на португальский лад, и это неизменно забавляло ее.
Однажды, когда Мигель объяснял сыну, что его назвали в честь деда, который был знаменитым человеком, мальчик спросил:
– А как ты называл своего отца? Пауло?
– Нет, сынок, я называл его папой, но по-португальски – «пай».
И с тех пор маленький Пауло называл своего отца точно так же.
Патриция накинула синюю шерстяную шаль, которую Мигель привез ей из последней поездки в Лиссабон, и вышла на лестничную площадку. Таксомотор и Феба отправились следом за нею. Сейчас они уже не отличались прежней стремительностью, и Патриции приходилось отгонять от себя мысль о том, что их скоро и вовсе не станет.
На площадке она остановилась и уставилась на большое пятно невыцветших обоев на стене – на том месте, где до сегодняшнего утра висел «Звездолаз». Она уже скучала по картине, и чуть ли не раскаивалась в решении одолжить ее леди Макфэдден, чтобы та смогла выставить ее на экспозиции своих работ в Нью-Йорке.
Сперва Патриция и впрямь отказала. Но Люба сама позвонила ей с просьбой «одолжить мою лучшую работу, причем всего на пару недель».
Патриция не совсем понимала, почему же она в конце концов пошла на это, но через восемь лет ей вновь показалось интересным поглядеть на былую возлюбленную отца. И она решила сама доставить картину в галерею.
Она подхватила под мышку Фебу, у которой был артрит и, соответственно, нелегко давались лестничные ступени, и поспешила с нею на кухню.
Конча была туг как тут – с горячим кофе и круассанами.
– Нет-нет, Конча, я опаздываю.
Но экономка загородила ей проход, держа чашку в руке.
– Обещаю тебе, что перехвачу что-нибудь в городе…
– Я скажу мистеру Мигелю, – пригрозила Конча. Патриция вздохнула.
– У вас с ним заговор.
Она присела за стол, напротив маленького Пауло, который с аппетитом уплетал пирог.
– Мамочка, – начал он с набитым ртом. – А можно мне после уроков покататься в лесу?
– Нет, – твердо ответила Патриция.
– Но мне так нравится кататься по снегу.
– Под снегом лед, а ведь тебе известно, что папочка… Пауло надулся. Казалось, он вот-вот заплачет.
– Ах ты, бедняжка! Тебе придется покататься на большой крытой обогреваемой арене. Конечно, это великое горе.
Она допила кофе и поцеловала сына.
– Я успею вернуться, чтобы покататься с тобой. – И, рванувшись к выходу, бросила с порога. – Конча, проследи, чтобы он не опоздал на автобус.
Эдгар дожидался ее во дворе, мотор машины был уже прогрет.