Юрий Буйда
Дар речи
© Буйда Ю. В.
© ООО «Издательство АСТ»
И вперемежку дышим мы
То затхлым воздухом свободы,
То вольным холодом тюрьмы.
Бывают минуты в истории, когда неполнота правды превращается в лжесвидетельство на суде.
Правая жизнь
– Le presbytère n’a rien perdu de son charme, – сказала Шаша.
– Ni le jardin de son éclat, – ответил я.
«Дом священника всё так же очарователен, а сад всё так же свеж» – эта фраза служила чем-то вроде пароля в романе Гастона Леру «Тайна желтой комнаты».
Тридцать шесть лет назад мы договорились, что воспользуемся этим паролем, если одному из нас потребуется помощь в безвыходной ситуации.
За эти тридцать шесть лет и в ее, и в моей жизни случалось всякое, но ни она, ни я ни разу не прибегали к помощи мсье Леру.
– Ты где?
– У Дидима, – сказала Шаша. – На даче.
Очень хотелось спросить, что́ случилось, но я превозмог себя: наверняка разговор об этом занял бы слишком много времени, а мне не терпелось поскорее увидеть Шашу.
– Еду, – сказал я.
Она положила трубку.
Ночью я доехал бы до Новой Жизни максимум за час, но воскресным вечером тысячи машин возвращаются из торговых центров. Навигатор сообщил, что дорога займет у меня два часа двадцать минут.
Давно минули те времена, когда по МКАД можно было промчаться с ветерком: после десяти вечера на кольцевую выползают громадные фуры, которые везут в Москву мясо и собольи шубы, стальные трубы и бриллианты, леденцы и породистых лошадей, кирпич и пшеничную муку, компьютеры и коньяк. Фуры, тысячи фур с кубанскими, ростовскими, омскими, дагестанскими, польскими, немецкими, итальянскими, французскими номерами, груженные удовольствиями и развлечениями, преступлениями и наказаниями. Этот двадцатимиллионный город всё съест, переварит, рыгнет – и потребует еще, еще. Он никогда не спит, никогда не затихает, никогда не гаснет – на этот огонь летят тысячи самолетов со всего света, тысячи душ, тысячи огней, питающих великое московское пламя, пылающее на весь мир…
Миновав Рублевское шоссе, которое текло под мостом сплошной огненной рекой, я втиснулся в правый ряд и через несколько минут повернул направо, вниз, на проспект маршала Жукова, чтобы выехать на Новорижское шоссе. Не доезжая Истры, повернул на север и через полчаса остановился перед шлагбаумом.
Дачный поселок Новая Жизнь делился дорогой на две части: Правую Жизнь – если ехать из Москвы – занимали дачи профессоров, артистов, журналистов, которых жители Левой Жизни, обслуга этих дач, называли господами.
Дачный поселок стоял полупустым много лет; лишь изредка сюда наезжали покупатели, которые бродили по этим дворцам из красного кирпича, построенным в девяностых. Их владельцы давно переселились на тот свет – кто на кладбище, кто в Лондон, Тоскану или Флориду. Под давлением риелторов хозяева нехотя снижали цены с двадцати – тридцати миллионов долларов до пятнадцати, потом до пяти, но и это не помогало. Никого не привлекали все эти пошлые претензии на шик, все эти дорические колонны, бетонные львы у входа и флорентийские башенки.
Мир псевдо и квази, как русский капитализм.
Здания ветшали, причудливые бронзовые дверные ручки отваливались при малейшем прикосновении, в бассейнах селились лягушки, на балконах щегольских флигелей сторожа-таджики сушили свои халаты и трусы.
На въезде в поселок я нажал кнопку на брелоке – шлагбаум поднялся. Такие брелоки были у всех родственников и близких друзей Семьи.
Ворота усадьбы Шкуратовых были открыты.
Машина Дидима стояла вплотную к дому, свою я припарковал в углу, под каштаном, рядом с машиной Шаши и мемориальным джипом «Saab» – на таких в девяностых разъезжала продвинутая молодежь, презиравшая что пролетарские «шестерки», что бандитские «бумеры», что чиновничьи «мерины».
Над крыльцом горела яркая лампа, забранная в сетку; светилось и одно из окон кухни; второй этаж был темен.
Я сел на скамейку под навесом, закурил.
За черными ветками деревьев горело окно соседнего дома – шиферная двускатная крыша, причудливые башенки по углам.
В этом доме жила престарелая цирковая актриса Юлия Минакова, гимнастка, выступавшая под псевдонимом Джульетта Минелли. Когда-то она была любовницей Шкуратова-старшего, а потом соблазнила и младшего.
Теперь она спала с мужчиной, годившимся ей во внуки. По вечерам они ужинают при свечах, потом пьют коньяк в эркере. После второй рюмки мужчина начинает ее раздевать. Она слабо сопротивляется и жеманным жалобным голосом просит погасить свечи. Но он неумолим и настойчив, а она бессильна перед его натиском. Отвернувшись, она закидывает голову, закрывает глаза и томно стонет, когда он опускается перед ней на колени, а потом кричит – кричит с удовольствием, во всё горло, до крови из носу.