- Ох... - вздохнула она. - Наконец-то... Какой хоть у нас день сегодня-то?
- Вообще-то пятница.
- А число?
- Девятое декабря девяносто четвертого года. Ты где живешь - в смысле, не в каком мире, а на каком этаже?
- Ничего не слышу... Перезвони на мобильник, пожалуйста.
Она решилась. Пока он перезванивал, Анжелка впрыгнула в сапоги, накинула шубу и выскочила на лестницу.
- Как настроение? - спросила она, перебегая через дорогу в сквер.
- Как у барышни на смотринах. Хотя, наверное, тебе за деревьями не видать. Может, выйти на середину пруда?
- И провалиться под лед, да? Неужели так страшно?
- Да нет, нормально. А ты где, на каком этаже? Я что-то никого в окнах не наблюдаю. Покажи личико, Гюльчетай...
- Смотри, - сказала она, хлопая его по плечу и продолжая говорить на мобильник. - Только не убегай, очень тебя прошу...
Он обернулся, непроизвольно опустив телефон - потом, улыбнувшись, сказал в микрофон:
- Тут ко мне девушка клеится - редкой красоты, между прочим... Может быть, это ты?
- Захлопни мобильник, - попросила Анжелка.
Он сложил телефон. Лицо у него было, что называется, белее снега, а глаза грустные и веселые - правый грустный, левый веселый, но ничего, на Патриках видали и не такое. Она погладила его по щеке, потом обняла и ткнулась в воротник, в холодный воротник и теплую шею, отдающую ароматом Heritage. А он задышал ей на ухо: они были одного роста, глаза в глаза.
- И как? - прошептала Анжелка.
- Очень, - выдохнул он, закивав от полноты чувств.
- Неужели? - запела она, вжимаясь в него всем телом.
- Правда-правда...
- Интересно, как бы это звучало по телефону...
Он хмыкнул, пожал плечами. Она отстранилась, не разжимая объятий, и сказала:
- Забыла предупредить: ты имеешь право на три звонка ежедневно, можешь молчать и не отвечать на вопросы, а все, что скажешь, будет истолковано в твою пользу...
Он улыбался.
- Я сама буду говорить за двоих, так что не напрягайся. Не напрягайся и слушай. Теперь ты будешь ухаживать за мной по-настоящему, по полной программе - согласен?
Он опять закивал с энергичностью дятла; Анжелка, любуясь, с улыбкой перечисляла:
- Будешь назначать мне свидания, водить в кино, на концерты, в рестораны, провожать до дома, напрашиваться в гости и даже, черт побери, гнусно тискать в подъезде... Согласен?
- Согласен. Можно начинать?
- Что?
- Ну, не тискать, а как-нибудь эдак...
- Нет, - подумав, отказала Анжелка. - Тискать. Гнусно. Но не сейчас, а в подъезде. Завтра.
Они посмотрели друг на друга и расхохотались.
- У тебя обалденные волосы, - признался он. - Ты в сто раз красивее, чем на фотографии... И шуба, шуба! Ну просто обалденная шуба. По-моему, соболь.
- Баргузинский соболь, - уточнила Анжелка. - Не шуба, а черное серебро, полное лунное затмение. Так ты уже решил, куда пригласишь меня завтра?
- Пока нет. А куда ты хочешь?
- Я хочу танцевать, танцевать и танцевать. С тобой до утра.
- Нет проблем, - сказал Сережка. - Организуем.
Анжелка вздрогнула: такого она по телефону не слышала - но тут уж ничего не поделаешь.
- Поцелуй меня, - попросила она.
Он поцеловал. Очень нежно, очень старательно. Очень хорошо.
- Вот и все на сегодня, - она отстранилась. - Мне пора, а то промерзну насквозь: на мне ничего, кроме этого лунного света.
Он проводил ее до парадного и с гордостью показал свой красно-серый "линкольн", припаркованный по соседству. Она проводила его до "линкольна". Они еще раз поцеловались. Потом он сел в машину, завелся, глядя не на дорогу, а на нее, открыл правую дверцу и спросил, посверкивая левым - веселым - глазом:
- А может, прокатимся?
Анжелка расхохоталась.
- Прокатимся и не раз, ваша дерзость, прокатимся непременно! - Она помахала рукой, давая понять, что не сердится, а то он сразу сконфузился.
- Скажи мне, что ты не снишься, - попросил он.
Она опять рассмеялась, оглянулась по сторонам и без слов распахнула перед обомлевшим Сережкой свои безумной красоты соболя. От полного лунного затмения он чуть не вывалился из машины, а она запахнулась, развеялась снежинками смеха и убежала.
10.
Столько отшелестело страниц, столько всего, что читатель, возможно, успел слегка подзабыть начало нашей занимательной повести... А между тем Игорь с Серегой все эти годы продолжали неутомимо здравствовать и шагать по жизни если и не рука об руку - так о мужчинах не говорят - то, во всяком случае, плечом к плечу, в одной связке, вынеся из армейской жизни единственное, что можно вынести из казармы, а именно специфическое армейское умение жить впритирку. Вот и теперь, пару часов спустя после свидания на Патриарших, они сидели в двухкомнатной холостяцкой хрущобе в районе Нагатинского затона и разговаривали, не церемонясь и не слишком вслушиваясь друг в друга, как это водится за людьми, пропитанными друг другом насквозь и давно сказавшими друг другу главное.
- Полный дурдом, - говорил Игорь. - Завод на грани, отец в больнице, бандиты, можно сказать, висят на плечах, а лучший друг в самый раз затеял жениться - и надо же, как удачно, сразу на девушке по вызову.
- Сам ты девушка по вызову...
- Ах да, извини. Девушка по зову души. Два чистых ангела телефонной любви: скромная дама в соболях и молочный теленок. Тебе сказать, какими трудами зарабатываются такие шубки, или сам заглянешь в Night Flight, ознакомишься с тамошним гардеробчиком?.. Короче, Серега, все: денег нету. Кредит закрыт, все ушли в облом.
В чисто убранной, скупо меблированной комнате установилась даже не тишина, а пустота, словно вместе с деньгами откачали сам воздух. Друзья старались не смотреть друг на друга. Они сидели за треугольным столиком, испятнанным ожогами от сковородки, и ужинали на двоих бутылкой водки, томатным соком, консервированными закусками из киоска - в последнее время Серега не успевал готовить даже на выходные.
- Хоть бы картошки пожарил, что ли... Водка-то зачем?
- У меня праздник, - объяснил Серега. - А кроме того, сегодня девятое декабря. Семь лет, как нас дембельнули.
- Да? Ну и хрен с ним, с дембелем, - отмахнулся Игорь. - Не проймешь. За всеми твоими сантиментами я слышу только одно: "Дай денег, дай денег". А знаешь, почему? Потому что у меня все в порядке со слухом.
- Ты серьезно?
- И вообще, - Игорь закурил и раздраженно швырнул пачку на стол, - как ты это себе представляешь? Я, значит, должен сидеть в этой дыре, даже к отцу в больницу боюсь заехать, боюсь засветиться перед "варягами", а ты будешь пускать своей телефонной барышне пыль в глаза, скакать по дискотекам и строить из себя нового русского?!.
- ...за твои деньги, - докончил Серега.
- Я этого не сказал. А что не сказано, то не в счет, сам понимаешь.
- Не будь свиньей, Игореха. Я рисковал и рискую наравне с тобой, только ты за деньги, а я бесплатно. И никогда не попрекал тебя этим.
- Потому что не совсем бесплатно, - возразил Игорь. - Потому что не бесплатно совсем. У меня свой интерес, у тебя свой, каждый свою выгоду знает... В конце концов, мы свободные люди. И упрекаю я тебя не за деньги, а за расслабон, за эту несвоевременную, ни в какие ворота любовь... Блин. Я так и знал, что кончится как-нибудь эдак. Лучше бы ты и дальше сношался по телефону, честное слово...
Такой вот интересный, но невеселый разговор имел место в районе Нагатинского затона... А ведь знавала бывшая квартирка "под офис" и лучшие времена. И не просто лучшие, а гораздо, гораздо лучшие - развеселые, бесподобные, нежданно-негаданные времена изначально-первоначального бизнеса. Зарю, можно сказать, кооперативного движения на Руси видала квартирка нежно-розовую, как птица фламинго, с пушистыми перьями на полнеба зарю...
Боже мой, Боже мой... Какие были времена, Боже мой! Кто умел этого бизнеса в девственном 88-м году, кто умел? Никто его не умел, но всем чесалось. Всем чесалось метнуться, рискнуть, сорвать, но только ушлые, ушлые да отпетые уходили в него с головой, отрывая себя от системы, от ее регулярных месячных по пятым и по двадцатым - да хрен с ней, с системой! - уходили от жен, своих да чужих, от детей, от друзей - уходили, как уходят в запой, на войну, в таксисты, в игру до Хабаровска, в безвоздушное пространство перемещения крупных денежных масс... Улетали с концами, навсегда, без скафандра, на лету постигая логику новой жизни, искусство жить не дыша, дышать в долг, не взатяжку или за чужой счет, заново открывая для себя закон всемирного тяготения к этому самому делу, бизнесом именуемому... А первые с голодухи деньги? После пятер до получки, после трех рублей солдатского жалованья и двенадцати - двузначное число! - сержантских, с которыми так весело бегалось в военторговский ларек за сигаретами, зубной пастой и прочей галантерейной роскошью, а то и в солдатскую чайную за халвой - а? Первые пачки денег с банковскими бандерольками, с номерами один к одному из той же серии, первое купи-продай, первый навар - ребята, если это все, что нужно для бизнеса, то эта жизнь по мне! Гони на точку, шеф, плачу два счетчика! да шеф и так чует, что привалил крупняк, у ребят капуста разве что из ушей не торчит... Где мы сегодня ужинаем, Серега? В "Гурии" у мамы Зои или у пана Юзефа на Зацепе? Тающего во рту сациви желаете или телятинки с черносливом - припущенной, томной, исключительно кошерной телятинки? А может, в трактир на Моховой, где рыдают за перестройку скрипки Большого театра, Гварнери в натуре, или в общагу пединститута, где девушки тащатся, тают-рыдают от крутых мужиков почище скрипок Гварнери?.. Умоетесь этими трижды дореформенными рублями, сынки, обрыдаетесь не трижды, а трижды сто, вспоминая девственные просторы, пионерские зори большого бизнеса 80-х - а сакральной вескости тех дензнаков, с Лениным и надписями на пятнадцати языках, тех задоров и того воздуха не забыть и не вернуть никогда...