Апостол Павел, или, вернее, Сам Бог чрез Своего Апостола, говорит:
“Душевен же человек не приемлет яже Духа Божия [того, что от Духа Божия]: юродство бо ему есть [потому что он почитает это безумием], и не может разумети, зане духовно востязуется [и не может разуметь, потому что о сем надобно СУДИТЬ ДУХОВНО]” (1 Кор. 2, 14-15).
Как человек с глазами, страдающими дальтонизмом, путает цвета, так и страдающий душевной слепотой (страстями) — сектант, антирелигиозник, безбожник. И как первый смешивает красное с зеленым (представьте себе такого машиниста или у нас рулевого наверху, что будет!), так и последний все путает и находит в каждой строчке Библии и Евангелия противоречия. И как про первого мы говорили “больной” и не смущаемся, так и про последних надо сказать. Их просто надо пожалеть, и все.
И еще:
“Кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем? Так и Божьего никто не знает, кроме Духа Божия.
Но мы приняли не духа мира сего, а Духа от Бога, дабы знать дарованное нам от Бога” (1 Кор. 2. 11-12).
Это он говорит о смиренных, чистых христианах, живущих в правде и преподобии Истины.
Я на минуту замолчал. Снизу, с носа парохода, донесся куплет сладкого романса, исполняемого кем-то под аккомпанемент гитары:
Помнишь, тогда небеса
с такой лаской сияли,
Жались друг к дружке цветы,
В нежной истоме лучи догорали...
Помнишь ли ты?..
Я продолжал:
— Нет, опаснее не чистые безбожники, а такие люди, которые находятся внутри ограды церковной, а берутся говорить льстиво о Боге, об Иисусе Христе, о таинствах, церковной власти. Здесь я вспоминаю слова того же Апостола, что таковые — лукавые делатели и проч. (2 Кор. 11, 13-15).
“И не удивительно: потому что сам сатана принимает вид Ангела света, а потому не великое дело, если и служители его принимают вид служителей правды...” (2 КОР. 11, 14 — 15).
Даже языческий поэт сказал: Quidquid id est timeo Danaos et done fefntes.
Vergili, Aen. II, 49.
“Как бы то ни было, я боюсь данайцев и тогда, когда они приносят дары”. Слова, сказанные в связи с известной историей с Троянским конем.
Но наш божественный поэт, пророк Давид, говорит лучше:
“Елей же грешного да не намастит главы моея” (Пс. 140, 5).
А чтобы мы не забывали этого. Церковь каждый день поет это за вечерней.
А тем временем внизу гитарист заканчивал свой меланхолический и жестокий романс, в котором земная любовь всегда мучительно умирает, отказывая во взаимности или обманывая ради другого, тогда как небесная могла бы неожиданно расцвести на ее же почве и сиять вечно.
Наша любовь не нужна там,
в заоблачной дали,
Там не витают мечты...
Помню, и здесь вы мне счастья не дали,
Помни и ты...
— Меня и раньше поражало, — задумчиво, с какой-то неуловимой и неясной тенью смущения на лице, произнесла Липочка, — как это нередко чисто светские слова и мысли, даже грешные, могут выражать или напоминать высокодуховные вещи. Мы часто сами не знаем, что поем и говорим...
— А в сущности, — поддержал я ее мысль, — мы являемся в этот момент нередко и пророками самим себе, наподобие евангельского Каиафы. Однако позвольте мне докончить начатое.
Повторяю, вот если бы наши святые, чудотворцы, и прозорливцы, и духоносцы, и все подвижники сказали: “Не верьте Евангелию, вот мы всю жизнь, десятки лет, провели в трудах, в молитвах и пощениях, в плаче и воздыхании, в гонениях и преследованиях, и проч. и проч., но Бог нас не слышал, хотя мы и вопияли к Нему день и ночь, и бытия Его нигде не заметили”, — тогда бы это, действительно, было бы для меня и христианства страшно и губительно, с чего можно было бы и в отчаяние прийти. А то как раз наоборот, все жития святых переполнены чудесами и откровениями Божиими, хвалами и призываниями к сладости Богообщения и радости, неизглаголанной и неведомой в миру. От сочинений же самых великих организаторов человечества так и веет пессимизмом или ропотом и недовольством, — видно, что у него там, внутри, все бурлит, т.е. сам он неустроен, как вы давеча хорошо отметили, а у святых слово благодатное, услаждающее душу и в самой скорби...