Во- вторых, не пускали явно агрессивных людей, а такие тоже попадались. Приходилось стрелять в воздух, работать прикладами. Жестко, жалко, но выбора не оставалось. Голова разрывалась от всего этого и казалось, что сам сейчас слетишь с катушек. Каждый из нас терпел. Бывало, что попадались стоящие на различных учётах. Не пускали хроников, диабетиков, астматиков, онкобольных. Пытались, конечно, им объяснить, что заточение под землёй может затянуться, что в убежище просто нет нужных медикаментов для поддержания их жизни и здоровья. Этих людей жалко больше всего. И хорошо, что всего этого не видела мама. Она - диабетик, но знаем об этом только мы с братом и отцом. Конечно, к отъезду из Тайшета мы подготовились, выгребли несколько аптек подчистую. Ничего не поделаешь, каждый заботится о своих. Мне казалось, что я говорил этим людям "нет" со слезами на глазах, извинялся, по сто раз всё объяснял и советовал, что делать дальше. А что их ждало? Баррикадироваться дома и молиться, что снаряд смилостивится и упадёт на соседний дом. Люди уходили, убитые горем, в слезах, даже мужчины не могли сдержаться. В эти моменты мы не многим от них отличались. Я ненавидел государство за то, что приходится так поступать, что приходится идти против человечности, гнать прочь тех, кому на самом деле нужна защита, которую государство не дало. В конце концов, пока не поздно, могли бы эвакуировать город. Да, я тоже виноват, ведь мог уговорить коменданта кого-то впустить. Вместе с тем я понимал, что на самом деле им здесь делать нечего. Пребывание под землёй может продлиться всего сутки, но где гарантия, что не год? Им же будет хуже, вот и всё...
Как бы ни было, бомбоубежище заполнялось и, благодаря нашим усилиям и жёсткой системе, заполнялось людьми среднего возраста, часто семейными, редко с детьми, здоровыми, без каких-либо проблем с законом. Само собой, производился тщательный обыск при входе. Приходилось и в трусах копаться. Всё запрещённое изымалось. Помимо всего прочего, в приёме граждан приняли участие и профессор Павлов с Лизой, проводя какой-никакой медосмотр.
День тянулся. Мозги кипели от переизбытка лиц и паспортов. От проклятий тех, кого запрещено пускать, горели уши, а уж сколько раз нам обещали всадить перо в почку, и не сосчитать. На эти обещания никто уже не обращал внимание. Как назло, начался дождь в купе с ветром. Нам-то ладно, плащ-палатки накинули и продолжили нести службу. Людей жалко. Чем ближе и явственнее ощущался вечер, тем чаще и тревожней я поглядывал на часы. Поминутно поглядывая на ещё дымящиеся останки садоводства и двухэтажек, я точно знал, что именно их видел в своих кошмарах, и ощущение неизбежного конца всего сущего приближалось с каждым часом. Сердце учащённо билось в моей груди, да и курить я стал чаще. Хотя, казалось, куда уж чаще. Часам к шести вечера где-то со стороны Синюшиной горы слышалась непрерывная автоматическая стрельба. Похоже, наши схлестнулись с врагом в очной встрече. Затем работала артиллерия и вертолёты, шли звеньями на очередной заход после пополнения боекомплекта. Десантники взволнованно мяли свои модерновые 74-ки, подбадривающе кивая друг другу. В глазах этих тренированных юнцов изредка проскальзывал страх, но во-первых, тут же прятался за стеной отваги, а во-вторых, как без него, родимого, жить-то. Парни рвались в бой, но и опасались его, не совсем ведь дурные. Иногда лейтенант-здоровяк, размером даже больше Вити, размахивая автоматом, будто игрушкой, подбадривал их зычным голосом. В его металлическом голосе и движениях, в холодном взгляде серых глаз, чувствовалась уверенность, которой он заражал своих бойцов. Лейтенант, возможно, уже где-то воевал. Да нет, точно! Это чувствовалось во всём. Мы иногда с ним перемигивались, курили вместе, но толком поговорить не удавалось. Слова сами не лезли.
Создавалось впечатление, что я стал каким-то нервным центром убежища. Может, мне это всего лишь казалось, но выглядело так, будто вся масса укрывшихся в бомбаре копирует моё настроение, которое после обеда скатилось чуть не в Марианскую впадину. Ощущение надвигающейся трагедии для всего мира терзало меня каждую секунду, ведь я больше, чем на сто процентов был уверен, что всё случится именно сегодня. Был уверен, но и поверить не мог. Это ведь просто уму непостижимо. Каждый хоть немного вменяемый человек в мире понимает, к чему приведёт ядерная война. Хотя ещё месяц назад никто не допускал попытки революции в России, а она произошла. Неделю назад никто не думал, что НАТО решится на массовый десант на территории такой огромной и сильной страны, как РФ, но вот их солдаты уже топчут окраины наших городов. Как и несколько лет тому никто не верил в раскол Украины. Всё это попахивало бредом, но уже произошло, так почему не может быть ядерной войны, скажите на милость? В погоне за властью мировые политики давно показали свою полную неадекватность, значит, нельзя исключать ничего.
Ну что, как вы считаете, с такими мыслями может быть другое настроение? Вряд ли. Вот я и хандрил, большинство времени стараясь проводить снаружи и будто прощаясь с первозданным видом планеты. Менялись часовые, молча курили, пряча сигареты в ладонях, подрывались от каждого шороха. Уже не пытались подбодрить друг друга, просто молчали. Как-то странно иссяк людской поток, будто просто кончились люди. Но и без этого народу в бомбаре стало нестерпимо много, около тысячи человек. Мы сидели и вновь курили. В воздухе пахло надвигающейся грозой. Попытки друзей заговорить со мной заканчивались короткими словами "ясно" и "понятно". О своих переживаниях и снах я попытался поделиться с Андрюхой, своим единственным другом, но тот, услышав похожие на бред слова, тоже коротко бросил "ясно" и уныло побрёл в убежище. Не верил он мне, а скорее всего просто боялся верить.
В убежище не обходилось без неприятностей. Люди и так все на нервах. Плюс ко всему, убежище, хоть и являлось для всех нас местом спасения, но всё же в нём ограничивались свободы человека, к которым он так привык. Но мы и десантура работали слаженно и четко, по инструкции, пресекая любую дурость. Народу нужно дать время обвыкнуться, а времени этого нет, и ситуация к тому же в любой момент может повернуться в худшую сторону. Терпели, как могли, а день тянулся бесконечно долго. Я почему-то сравнил этот день с тягучим киселём. Ты его должен из одной бочки в другую перелить, а бочка полная, а кружечка, которой черпаешь, ма-аленькая. День, провалившийся в черную бездну бесконечности, шёл тяжело и медленно...
Глава 12. Последний бой.
Далекие и близкие выстрелы и взрывы уже так не пугали и не настораживали. Они стали такими же обыденными, как шелест листьев или человеческая речь. Просто шли фоном по нашей жизнедеятельности. Ближе к вечеру лейтенант Вадим, фамилию которого я так и не узнал, поменял одну группу бойцов на холме на другую, но инструктировал намного жёстче, с матами и криками. Объяснял он это тем, что ближе к ночи могут активизироваться вражеские диверсионные группы или объявятся снайперские пары. Над постами нависла мёртвая тишина, часовые не должны были издавать ни звука. Что ж, меры не лишены смысла, учитывая, что до ближайших позиций противника километра три-четыре по прямой. Сколько их там? Штаб скупо делился информацией, но и без щедрости понятно, что не менее пяти тысяч бойцов. Это уже с учетом уничтоженных двух тысяч. Конечно, работают артиллерия и авиация, но в условиях города с такой плотной застройкой высотными домами, с девяноста процентами неэвакуированных граждан, что конкретно может авиация? Раздолбить всё к чертям собачьим вместе с гражданами? Потому и работали мало и очень осторожно.