Прищур небольших глазок обозничего ничего хорошего не сулил. Но граста, висевшая в ножнах у меня на поясе, игрушкой не была, и он это знал. Оружие это в наших краях редкое — узкий трехгранный клинок в полтора локтя, сечением неправильного треугольника, одна грань которого заточена. Наконечник острый как шило и гарда, круглая, прикрывающая раздвоенную рукоять, похожую на ласточкин хвост. Не каждый умеет таким клинком пользоваться. Он точно не умел. Потому и я слегка зарывался, но на личности не переходил. Словом, был у нас с ним сдержанный нейтралитет.
— И чему вас там в ваших академиях учат? — вздохнул он, — Сказано, баре — они и есть баре, — оставил за собой последнее слово.
Спорить я не стал. Чему-то учат. Меня так вот научили. Как могли. Могли совсем не учить, магической силы у меня сош да сотейка. Но родитель подсуетился, заплатил золотом кому надо — я даже знаю кому — и приняли меня на факультет стихийников. Хотя прозрачная сфера на вступительном просмотре засветилась еле-еле. И каким-то фиолетовым светом, озадачив приемную комиссию. У всех нормальных она светилась красным или желтым, ну, зеленым или голубым. С переливами. В крайнем случае синим, как у менталистов… А я вот… Потому обидных подколок за годы обучения не избежал.
Что я могу? В смысле как маг? Ну, маг это громко сказано. Я не швыряюсь огнем, не вызываю дождь или землетрясение, не врачую, не умею делать артефакты… Короче, ничего из престижного набора магических способностей у меня нет. Я чувствую землю. Только вот не надо смеяться. Вы, например, можете сказать: есть ли на глубине в десять локтей вода? А кварцевая жила? А железный колчедан? Не знаете что это? А я знаю! Правда, мне нужно дотронуться до… породы, если по-правильному. Меня на первый год обучения вообще послали. Я имею в виду в Бурсу Мастеровых.
И я вместе десятком детей мещан и ремесленников рассматривал, нюхал, вымазывался аки свин о камни и камешки, глину и песок, а то и грязный болотный ил. Разве только на зуб не пробовал. Долбил эти каменюки молотком, шлифовал, обтачивал, пропитывал олифой для яркости красок, записывал что видел, таскал мешки и мешочки с пробами, и запоминал. И вскакивал с криками по ночам, будя сотоварищей по общаговской комнатенке, потому что снилась мне киноварь, ехидно подмигнувшая оранжевым глазом, через мгновение потекшая между пальцев самородной ртутью.
Я не в обиде. Даже наоборот — я и не мечтал, что у меня будет столько приятелей в древнем городе Вессалине, альма-матер многих умников и умниц, через годы прославивших Вессалию и ее короля. Куда ж без него.
Через год я вернулся в Академию Магии и Тонких Искусств, научившись не только отличать пирит от пиропа, но и ругаться как портовые грузчики, резаться в кости на деньги, залпом выпивать шкалик эльфийского самогона, и при мгновенной потере пространственной ориентации понимать, что больше ни за что, никогда и нигде… Из крепких напитков — только сок.
Между тем, дорога петляла заячьим следом в солнечном сосновом лесу, и свежий и тягучий как кисель, воздух хотелось потрогать. После душных и застойных запахов портовой Вессалины, пропахшей рыбой и сортирами, в лесу Срединной долины королевства дышалось легко. Третий день мы неспешно тащились по грунтовке, а не по мощеной дороге, потому что купец, к которому я прицепился попутчиком, и который вел свой обоз в Лирию — град наш стольный — из экономии времени выбрал проселочные летники, в это время года, слава Небесам, сухие и еще не разбитые в пыль.
В этом обозе я оказался через день после выпускного. С пергаментным свитком об окончании обучения и стандартным направлением «на работу во благо короны» сроком на один год. Выпускники побогаче — а таких в Академии было три четверти — или откупались от перспективы поработать на благо короны год, или шли на пожизненную службу, как большинство боевых стихийников. А уж о менталистах и говорить не приходиться — они все были под особым контролем. Оно и понятно, кому понравиться, когда копаются в твоих мозгах без спроса? Да, забыл совсем, еще письмо надо отвезти в Управление Королевских дел в Лирии. Мне его ректор дал. Сказал «все равно тебе проезжать мимо».
Обозничий, имя которого я, хоть тресни, не мог вспомнить, придержал свою лошадь, поравнявшись со мной.
— А вот скажи, вашблагродь, — завел он опять, — Если на нас разбойные людишки выскочат, ты чем отбиваться будешь? Огнем или молнией?
Я понял, что обозничий меня побаивается. И такие вот ехидные вопросы — попытка выяснить мои возможности. Не люблю разочаровывать людей. Особенно, если это просто людь, такой же, как и я, а не эльф или шакар.