— Да, добрый отец мой.
— Тогда преклони колени и получи благословение.
Аркадий повиновался. Он закрыл глаза, ожидая, когда рука монаха опустится на его голову. Но ничего подобного не произошло. Вместо этого он услышал шелест спадающей на пол рясы Кощея.
«Опа», — подумал Аркадий.
9
Довесок помог Зоесофье сесть в карету, а затем обошел экипаж и сам забрался внутрь. Лакей молча закрыл за ним дверь. Внутри царил полумрак, а мягкие и глубокие подушки манили к отдыху. Расстояние между Довеском и Жемчужиной было не больше ладони. Однако Зоесофья держалась с такой ледяной чопорностью, что с тем же успехом, их могли разделять и мили.
Кучер тряхнул вожжами, и лошади тронулись.
— Ты тиха сегодня, о Темное Пламя Запада.
Некоторое время Зоесофья смотрела в окно на проплывающие здания. Потом, не оборачиваясь, произнесла:
— Ты никогда не должен прикасаться к Жемчужинам.
Довесок ответил уязвленным тоном:
— Мадам, я джентльмен! С тем же успехом можно сказать, что я истово верю в серийную моногамию.
— По моему опыту, мысли джентльмена и его поступки редко совпадают между собой. Но позволь спросить тебя о следующем: предположим, ты поцеловал одну из моих сестер — к примеру, Олимпию, едва коснулся кончиков ее пальцев, и на ее коже не появились волдыри. Что, по-твоему, стала бы она делать дальше?
— Вероятно, она бы ухватилась за возможность избавиться от мучительной девственности. Но я бы никогда…
— Все мои сестры добросердечны и щедры. Их такими создали. Поэтому Олимпия сперва поведала бы сестрам о счастливой возможности. Затем, уже группой, они бы набросились на тебя. А теперь я хочу, чтобы ты припомнил последние несколько ночей и спросил себя вот о чем: в каком состоянии ты бы пребывал сейчас, если бы я была здесь в шести экземплярах?
— О, боже.
— Именно. Чтобы пережить подобный опыт, надо быть более сильным человеком, чем ты. Хорошенько подумай об этом.
Довесок подумал. Спустя пару минут он встрепенулся и обнаружил в окне два отражения: собственную морду с весьма глупой ухмылкой и мрачно нахмуренную Зоесофьи за его плечом. Жемчужина ухватила Довеска за промежность и в ярости крикнула:
— Ты свинья! Ты возбудился!
Приняв самую искреннюю мину, Довесок воскликнул:
— Какой бы мужчина не возбудился, учитывая образы, над которыми ты настоятельно велела мне поразмыслить? Создаешь фантазию из женской плоти в духе Арабских Ночей, пещеры эротических сокровищ Аладдина. Разумеется, я и возбудился — в своем воображении. Точно так же я наслаждаюсь исходными сказками в классическом переводе сэра Ричарда Бартона. Однако я никогда не отправлялся в Аравийскую пустыню на поиски описанных в них сокровищ.
— Только потому, что ты знал, что богатства вымышленные. В противном случае, уверена, пресловутая лампа была бы уже у тебя. Ты самый, черт подери, гениальный в достижении того, чего ты хочешь. — С этими словами Зоесофья стянула перчатки. Сильными голыми руками она взяла Довеска за передние лапы. Когда он попытался высвободиться, то понял, что не может этого сделать. Хватка у нее была мертвая.
Зоесофья наградила Довеска сочувственно-ласковой улыбкой, как улыбается женщина повесе, который вольно или невольно доставил ей огромное физическое и эмоциональное наслаждение. В ней в равной степени смешивались насмешка и нежность.
— Милый, дорогой Дон Весок, — прошептала она, — мне жаль, что приходится так поступать. Но я поклялась защищать Жемчужин, и поэтому должна.
— Что ты затеяла?
— Я собираюсь поцеловать тебя, долго и крепко и так восхитительно, что, хочешь ты того или нет, у тебя сначала захватит дух, а затем твой мозг ощутит недостаток кислорода. В итоге ты погрузишься в состояние бездумной эйфории. И тогда, в момент высочайшего блаженства, я сверну тебе шею.
— Мадам! Это не по-дружески.
— Когда дверь кареты откроется, увидят твой труп и рядом меня — в истерике и явно травмированную ужасными событиями, которые произошли внутри — каковы бы они ни были. А когда я оправлюсь достаточно, чтобы рассказать о трагедии, уверена, я сумею состряпать нечто убедительное.
Не ослабляя хватки, Зоесофья наклонилась вперед. Губы ее раскрылись. Розовый кончик языка облизнул их и увлажнил. Взгляд ее был ласков и безжалостен. Довесок не раз смотрел в лицо смерти. Но никогда прежде она не выглядела столь желанной. И никогда еще красота не казалась такой пугающей.
— Стой! — завопил Довесок. — В этом нет необходимости! Мне известна твоя тайна!
Зоесофья замерла.
— Ну?
— Ты — единственная из Жемчужин, которая не была заклятой девственницей. Обоснование, которое я тебе привел, — просто чистая софистика. Твои сестры покрылись бы волдырями от моих прикосновений и умерли бы от моих объятий, ибо данные им мысленные приказы нельзя отменить логическими ухищрениями. Ты, зная истинную ситуацию, всего лишь притворилась в том, что я тебя убедил.
Зоесофья отпустила Довеска и откинулась на подушки. Наконец она спросила:
— Как ты догадался?
Потирая саднящие лапы, дабы восстановить кровообращение, Довесок пояснил:
— Легко. Я спросил себя, неужели в группу из семи женщин, от которых ожидалось, что они будут вступать в интимный контакт с князем Московии, халиф не удосужился бы поместить шпиона. «Немыслимо!» — был ответ. Далее я рассудил, что шпион вряд ли будет связан теми же мысленными командами и ограничениями, что и остальные, поскольку это затруднит деятельность по сбору информации. И, наконец, я спросил себя, которая из семи невест больше всего подходит на роль шпионки, — и одна выделялась, будто лампа во тьме, своей проницательностью, умом и самообладанием.
— Но рисковать с предположительно заклятой девственницей! Окажись твои выкладки неверными… — Выражение лица Зоесофьи было загадочным, но Довесок, имевший некоторый опыт общения с женщинами, читал его как раскрытую книгу. Зоесофью интересовало, хватит ли у Довеска глупости сболтнуть очевидный для него факт, что она не девственница. Тогда она, несомненно, оторвала бы ему голову, а то и другие части тела. Она действительно была далеко не невинна. А уж если судить по ночам, проведенным вместе, то никаких сомнений не оставалось. Однако у юных дам — своя гордость. Неосторожное слово сейчас могло обойтись Довеску очень дорого.
— Всегда имелся шанс того, что я ошибся, — признал он. — И я думал об этом долго и серьезно. Зная не только твою силу, но и твою страстную натуру, я слишком хорошо осознавал, что мог бы поплатиться своей жизнью.
— Тогда зачем испытывать судьбу?
— Я решил, что награда того стоит.
Зоесофья умолкла. Внезапно, обернув нижнюю часть лица шарфом ради сохранения скромности, опустила окно, высунулась и окликнула кучера:
— Сколько еще до дома Хортенко?
— Пятнадцать минут, госпожа, — ответил возница.
— У нас достаточно времени, — она закрыла окно и принялась расстегивать на Довеске рубашку.
— Милая дама! — воскликнул тот в изрядной тревоге. — Что вы делаете?