— Батюшка, помогите, пожалейте нас!
— Ну ладно, сейчас у тебя вполовину пройдет, а остальное потерпи. Кто тут из Москвы?
Я прижалась к стенке, мне совсем не хотелось с ней возиться, но все молчали, и пришлось признаваться.
— Вот возьми ее, все расскажи, что нужно, подари ей платье. Дай ей акафист Иоанну Крестителю и иконочку его. Пусть она акафист читает, как только голова начнет болеть, и будет проходить.
Самое интересное, что акафист Иоанну Крестителю, перепечатанный на машинке, в тот день лежал у меня в сумке, его мне накануне подарила Елена Семеновна Крепс, которая тогда по Батюшкиному благословению занималась моим воцерковлением. Это была большая редкость в те времена. Я сразу же отдала его Антонине. И картонная иконочка Иоанна Предтечи у меня дома уже была, и тоже вскоре оказалась у Антонины. Кстати, выяснилось, что она жила в городе, который был всего в сорока минутах езды на электричке от моего дома по той же ветке.
Приехала я к ней домой, привезла свое платье в подарок, а она и рассказывает, что вот уже несколько раз, как только заболит голова, начитает читать акафист Иоанну Крестителю, дочитает до середины, и все проходит.
Договорились мы с ней о поездке к Батюшке. Но что-то у меня не складывалось, и я снова приехала к ней, чтобы перенести поездку (телефонов тогда не было ни у нее, ни у меня). А она рассказывает, что поездку и так уже отложила, — ночью ей приснился Батюшка: «Такая красота вокруг него была — ну, Царство. Все как будто под водой происходит. Батюшка стоит в свете изумрудном, а от него в одну сторону плывут какие-то коробки, в другую книги, в третью — машины и еще много всего разбегается по сторонам, а он всем этим руководит, распределяет по назначению. И говорит ей: «Знаешь, здесь сейчас у меня неполадки, надо разобраться, подрегулировать кое-что, ты приезжай ко мне через пару дней». А тут пришел с работы муж, ему поменяли график, и он меня только через два дня может отпустить».
И что интересно, она ведь ничего не знала о Батюшке и совсем новым человеком для него была. Потом мы как-то с ней потерялись, но эта история осталась в памяти навсегда.
Алтайские восходы
На Алтае мы оказались в самом начале сентября в экспедиции по сбору золотого корня, который растет там вдоль горных ручьев. Мне давно хотелось увидеть алтайские горы своими глазами, а тут подвернулась счастливая возможность такой поездки, да еще безплатно, — уж на дорогу туда и обратно мы как-нибудь золотого корня насобираем. Ну вот в результате только на дорогу и насобирали — нас, естественно, обманули в пункте приема, почти ничего не заплатили. Ну и ладно. Зато побывали-то где!
В палатке мы обитали втроем: Леша, Валя Курьерова и я, каждый в своем спальном мешке-коконе. Мне повезло — вода, которая натекала по утрам в нашу палатку, не добиралась до моего мешка, но каждое утро, на рассвете, меня будил диалог из соседних сырых мешков: Леша рассказывал Вале о своих переводах русских поэтов на английский и английских на русский. А Валя Леше о деталях итальянских интерьеров — это была ее диссертация. И что?
Ехать в такую даль, чтобы слушать тут с утра пораньше московскую болтовню?
Я вылезала из своего мешка тихо-тихо, чтобы не разбудить соседей, и, осторожно ступая по мокрой траве, выбиралась наружу. Огромные камни, поросшие зеленым и розовым лишайником… Рядом со мной пристраивается встречать восход маленькая застывшая ящерица. Справа и слева — безконечные горные хребты, а мы между ними на камне, в ущелье. Это наш наблюдательный пункт. Эх, туда бы мой сегодняшний фотоаппарат… Невероятные переходы цвета и формы, картина, которую мы с ящерицей созерцаем, все время изменяется, как будто в фантастическом огромном калейдоскопе, который медленно-медленно поворачивается…
Я никогда не любила ни Рериха, ни Чюрлёниса. Не то чтобы не понимала, а именно не любила. А после этих невероятных алтайских восходов знаменитые рериховские горные пейзажи, мягко говоря, совершенно бледнеют. Его мутные алтайские картины, «написанные мылом», вообще не похожи на то, что я видела там. Точнее, слегка похожи все-таки, но как будто он сделал нечеткую черно-белую фотографию, а потом наспех раскрасил грязными серыми красками. Не понимаю, что в нем находят ценители. И Чюрлёнис — его достойный ученик. Вот прямая иллюстрация к вопросу о том, что первично — материя или сознание. Сразу видно, что сознание. Больная голова рождает больное творчество. Как рифмованные мысли — это никогда не поэзия, не искусство, так и рериховские холсты — всего-навсего иллюстрируют его восточные хмурые идеи, воплощают его религиозные убеждения. И художественная несостоятельность, надуманность этих его картин замечательно демонстрирует ложность его мировоззрения.