- Пока, Горяныч!
И теперь Даринка в этот мокрый январский воронежский понедельник стояла в полном одиночестве в немом удивлении на пороге абсолютно белой, пустой, почти трехсотметровой квартиры, оформленной каким-то уж совсем безумным воронежским дизайнером в стиле «операционный хайтек».
- Забавно, – оторопело протянула девушка.
- О-о- о! – отозвалось реальное эхо, и Даринка нервно хмыкнула.
- Боже! Пусть это будет просто ошибка!
- А- а-а! – предательски поиздевалось квартирное эхо.
Потешаясь, упал, создавая дополнительную вереницу оглушительных звуков, чемодан.
- Я здесь чокнусь! – Горянова сказала это на полном серьезе.
И эхо уже хотело привычно ехидно откликнуться: усь-усь-усь – как его прервал оглушительным рингтоном Даринкин телефон. Пока она его искала в своей сумочке, дом издевательски дополнял мелодию двойными канонами. Когда, наконец, телефон был пойман, скручен и включён на прием, с Даринки уже катил пот, а значит, на том конце явно находился смертник. И этот смертник с неизвестным номером был обречен.
- Слушаю! – елейно начала Горянова, собирая весь свой нерастраченный пыл перед рывком.
- Даринела Александровна!
Вот облом! Этот вежливый голос с мягким армянским акцентом приводил в чувство всех, даже особо буйных.
- Оу! – Горянова расплылась в вежливой улыбке.
«Хорошо хоть не присела в реверансе», – подумала она ехидно про себя, поражаясь собственному лицемерию.
- Самвел Тимурович? Добрый день! Рада Вас слышать.
- И я рад! Даринелочка! Как добрались?
- Спасибо, хорошо, меня встретили.
- Замечательно! Как вам квартира?
Горяновская профессиональная привычка быть милой с власть предержащими уже включалась вовсю, и Даринка машинально была готова расплыться в комплиментах, как абсолютно здравая мысль, что ей вообще-то жить в этой бело-хромовой операционной для лошадей или слонов целый год, изрядно подпортила настроение. Девушка судорожно вздохнула, пытаясь найти верную интонацию. Пауза оказалась заметной.
- Что-то не так? – Самвел Тимурович был очень умным. – А мы так старались. И ваш начальник, господин Савёлов, сказал… в общем, рекомендовал остановиться именно на этой жилплощади.
- Роман Владимирович? Неужели? – удивилась Горянова. – А можно поинтересоваться, что именно он сказал?
Айвазян на том конце вежливо вздохнул:
- Ну… он сказал, что… вы ведь простите мне мою прямоту, Даринелочка?
Горянова нетерпеливо угукнула в трубку.
- Он сказал, – в голосе Самвела Тимуровича зазвучали осторожные нотки, – он сказал, что Даринеле Александровне для вечернего пасодобля нужен простор.
- Оу! Для пасодобля, значит? Так и сказал?
- Конечно! И мы решили, что вы любите танцевать, Даринела Александровна, и сняли вам квартиру с бальным классом.
- Так вот что это! – девушка изо всех сил попыталась вернуть в голос счастье и восторг. – Спасибо огромное! А я сразу не оценила вашей заботы. Простите меня! Это в корне меняет дело… Вот только… – она намеренно помялась… – я совсем недавно перестала танцевать, Самвел Тимурович, и ещё не поставила в известность об этом Романа Владимировича. («Савёлов, ты труп!» – подумала про себя Горянова, продолжая врать на ходу.) Да! Пережила, так сказать, сильнейшее воспаление икроножной мышцы, и мне врачи вот уже как месяц просто категорически запретили танцевальные нагрузки.
- Вот как? – расстроился Айвазян. – Что же делать?
Горянова была сама вежливость с махровой женственностью пополам:
- Вы ведь не обидитесь, Самвел Тимурович, если я сама найду себе жилье. Мне совсем это будет не в тягость.
- Хорошо! Поступайте так, как считаете нужным, а я вам Рустика пришлю. Очень толковый мальчик!
- Не стоит! Я сама…
- Э! – протянул Самвел Тимурович. – Зачем такой девушке самой решать эти мелкие вопросы? У вас, Даринелочка, столько большого впереди! А Рустамчик сейчас приедет. Рустамчик решит. А пока отдыхайте! До завтра! – и он положил трубку.