Он выпрямился, глядя на пять тел у своих ног. Все они дышали – он видел, как вздымается у них грудь, как двигаются глаза под веками, – вот только лица были белые как снег. На шее у каждого краснел ожог. Генри оторвал от них взгляд, услышав мерные, позвякивающие хлопки – и понял, что огненные твари уже не окружают его. Перед ним стоял Освальд и неспешно бил ладонью о ладонь.
– Прекрасно, – тихо проговорил он. Твари покорно сидели за его спиной, сбившись вместе. – Я подумал было, что погорячился и пяти человек многовато, но теперь понимаю, что можно было выставить против тебя и десять.
Генри медленно перевел взгляд на остальных пленных: те смотрели на него так же, как люди на ярмарке, когда с него сорвали маску.
Как на зверя.
Но он не мог заставить себя подумать об этом как следует, его затапливало такое наслаждение, будто каждый клочок кожи пел, и внутри была бесконечность. Он не чувствовал себя лучше никогда в жизни.
– Думал, сможешь жить, просто забыв про свой дар? – негромко спросил Освальд. – Посмотрим, как это тебе удастся теперь. Ты вступил в силу. А вы, детки, в глубине души всегда знали, кто он такой. Он вам не друг. Он создан, чтобы уничтожать все на своем пути, так что будьте осторожны. Играть с волком – плохая идея. Впрочем, они тебе тоже не друзья, зря ты им доверял. Надеюсь, больше не повторишь такой ошибки.
По лицам всех четверых Генри видел: они думают, что Освальд сейчас убьет их, но Генри знал, что этого не будет.
– Ну, удачного вам похода, – подтверждая его догадки, сказал Освальд. – Не буду мешать. Думаю, мои люди уже закончили собирать пепел, так что мне пора. И Генри… – Освальд подошел к нему, и голос его стал почти ласковым: – Это не наказание, это подарок. Ты ведь хотел вернуть Сердце, чтобы у каждого был дар, верно? Так прими свой. И знай: другие отвернутся от тебя, но я всегда тебе рад. А теперь – все за мной! И заберите этих пятерых.
Он неспешно пошел к двери, ведущей из сада в лес. Люди в черных доспехах потянулись за ним, тех, кто лежал на земле, подняли и унесли. Огненные твари шли следом. Там, где они проходили, на земле оставался широкий пепельный след.
Первым поднялся Джетт. Он шатнулся, но устоял на ногах, хотя ноги эти – и больная, и здоровая, – заметно дрожали. Вслед за ним начали вставать остальные. Генри все ждал, что предатель выдаст себя хоть движением, но все выглядели одинаково испуганными и бледными, бродили по поляне, сами, кажется, не понимая зачем. Сван держался рядом с Хью, едва не путаясь у него под ногами, Хью еле слышно огрызался, Агата бесконечно терла ладони друг о друга, будто замерзла, Джетт пинал носком сапога осколки посуды с таким видом, словно это невероятно важное занятие.
Генри, двигаясь медленно, будто под водой, отыскал свои перчатки и долго смотрел на них, так долго, что не заметил, когда перчатки упали обратно на землю. Он стоял, уставившись на собственные руки, – на вид такие же, как обычно, только под кожей теперь горел оглушительный, искрящийся, до дрожи приятный жар.
Тут перчатки снова оказались перед ним, и Генри увидел, что Агата стоит, сжимая их в руке. Он взял их, Агата тут же отошла, но в ту секунду, пока она стояла рядом, Генри с трудом подавил желание схватить ее за голое запястье и сжать. Вместо этого он, глядя прямо перед собой и пытаясь не думать про невыносимый зуд в руках, натянул перчатки. Краски вокруг казались какими-то размазанными, нечеткими, будто оплывали.
Он дышал глубоко и медленно и все ждал, когда придет спокойствие, но вместо него пришла удушающая ярость, она нахлынула из ниоткуда, окатила его и исчезла, а очнувшись, он понял, что стоит посреди усыпанной осколками поляны один. Догадаться, где остальные, было нетрудно, и он отправился за ними. Ноги мягко вдавливались во что-то воздушно-розовое, и, присмотревшись, Генри понял, что это лепестки. Все цветы с деревьев опали – теперь небо подпирали безжизненные, черные ветки.
Потом он наступил на что-то твердое. Под лепестками он не сразу разглядел: фигурка ферзя, слепленная из двух половинок, вдавилась в землю черной стороной вверх.