Но сейчас речь о Сиренко. Он высоко ценил способности Любови Борисовны и, несмотря на диаметральную противоположность мировоззрений, поддерживал с нею дружеские отношения. Наверное, благодаря тому, что Любовь Борисовна располагала к искренности. В самом деле, при ней Владимир Иванович сбрасывал маску, под которой диссидентствовал, и отдыхал от своих неблаговидных ролей. Просто становился самим собой. Нет, нельзя сказать, что он соглашался с нею, но прекращал играть на публику, вещать свои лозунги и даже иронизировал над тем, в чем ему приходилось принимать участие.
Познакомившись с Борисом Павловичем, Владимир Иванович проникся к нему симпатией как к человеку цельному, много пережившему. Они часто виделись, говорили обо всем на свете, не очень добиваясь согласия в оценках. Просто они были ровесниками одной эпохи, живыми участниками многих ее событий. Это их сближало, потому что таких людей с годами становилось всё меньше. Глядя на них, казалось, что последние свидетели эпохи радуются друг другу, даже если некогда были врагами.
Однажды Владимир Иванович, слушая Бориса Павловича, предложил ему рассказать о своей жизни на камеру, чтобы потом из этого материала сделать телефильм.
Борис Павлович крепко задумался, а когда Владимир Иванович ушел, сказал Любови Борисовне:
— Не подставляй меня.
Она ничего не поняла. Настолько не поняла и настолько ничего, что тогда промолчала — не нашлась что спросить. Позже ей показалось, что отец осмыслил, что собой представляет Владимир Иванович, и испугался. Конечно, остерегаться было чего. Но только к Любови Борисовне Сиренко относился иначе — тут трудно слово подобрать — как к своей неиспорченной совести, что ли.
С течением времени Борис Павлович увидел Владимира Ивановича в том же свете, что и дочь. Глядя на нее, отец понял, во-первых, как надо с этим человеком держаться и, во-вторых, что в данном случае от Владимира Ивановича подвоха быть не могло.
Общение Бориса Павловича в кругу литераторов продолжалось. В конце концов он разгадал каждого, убедился, что и дочь всем знает истинную цену. Тогда только согласился с предложением Владимира Ивановича. И они сделали получасовой фильм с очень осторожным рассказом Бориса Павловича о себе, о своих взглядах на исторические события.
Эта запись сохранилась. Пока жива была Прасковья Яковлевна, она ее часто смотрела, собирая у себя соседей и знакомых, угощая их ужином и заодно поминая мужа. Теперь дочки реже смотрят его, просто уже знают этот фильм наизусть.
Последние дни
Мы не от старости умрем —
от старых ран умрем.
Семен Гудзенко{78}
Любовь Борисовна была в книжном магазине, когда ей позвонил Борис Павлович и пожаловался, что на Рождество 1999 года его с утра пробила какая-то боль, такая сильная, что он чуть не упал. И тут же успокоил:
— В больнице сказали, что это авитаминоз. Мне дали попить какие-то таблетки и все прошло.
Так начиналась его страшная болезнь, усевшаяся на старые раны, охватившая всю его правую сторону груди... Как тут не быть суеверной, коли все мужчины на улице Степной ушли от этой болезни... Что случилось со Славгородом?
Но тогда Любовь Борисовна ни о чем таком не подумала.
Что могло случиться с ее крепким от природы отцом? Да он по-настоящему и не болел никогда! Правда, кой-когда в эпидемии гриппа тяжело им заболевал и по неделе лежал пластом. Тихо так лежал, ненадоедливо. Прасковья Яковлевна как-то боролась с тем недугом, и всё. Ну, пару раз радикулит его прихватывал. Тоже Прасковья Яковлевна там справлялась.
Чаще всего у Бориса Павловича болели колени, особенно правое — напухали, мешали ходить. Он все грешил на переохлаждения, в речку при ловле рыбы старался не заходить. И всё их чем-то мазал... Но так, чтобы брал больничный бюллетень или хромал от болей, — такого не помнится.
Лет в 70-75 начало беспокоить его давление. Не постоянно держалось, а так... под вечер поднималось, и то не всегда, а только после съеденной свинины. Борис Павлович старательно с ним боролся, свинину не ел и вообще не переедал, особенно во второй половине дня. А когда чувствовал, что не уберегся, то в малых дозах пил «Адельфан», таблетки от давления. Ему этого хватало. Со временем он постепенно вошел в свой режим, питался без крайностей, но аккуратно, и гипертония от него отцепилась.
Больше всего он страдал от фарингита, который откуда-то у него взялся, тоже на восьмом десятке. Причем протекал без температуры, но возникал как бы беспричинно, неожиданно. Страдания обусловливались исключительно страхом. Как только Борис Павлович чувствовал, что начинает болеть горло, так прямо менялся в лице и спешил помочь себе. Но лечиться он умел, и был в лечении упорным. Сначала пил таблетки, назначенные врачом. А потом, видя безрезультатность медицинских предписаний, вычитал где-то, что помогает прополис, и начал им спасаться. Сам делал настойку и регулярно на ночь смазывал горло, пока добился того, что фарингит отступил навсегда.