Все, к чему прикасались Зёня и Муля, пошло прахом, никому не принеся пользы. Об откровенном вредительстве говорить излишне, о нем читатель догадается сам.
Из огня да в полымя
Без доли цинизма можно сказать, что конец мучениям Александры Сергеевны положили немцы. Ей, прожившей всю молодость в национальном многообразии, приход оккупантов не показался чем-то из ряда вон выходящим, нарушающим основы бытия. Конечно, плохо, что немцы вторглись со стрельбой и взрывами, грубо командовали людьми, забирали у них хорошие вещи и еду. Но на своем веку она уже видела и перемену власти, и борьбу за отстаивание узкогрупповых интересов, и завоевание земель и понимала, что обыкновенные люди в этих процессах ничего не решают, что они просто невольные статисты. Так было в России времен революции и Гражданской войны с разгулом махновщины, так было и в Ираке, где вообще все постоянно кипело и плавилось, то же она застала и в Кишиневе.
Короткий период ее последней молодости, поместившийся между возвращением в СССР и началом войны, был омрачен то голодом, то коллективизацией, продолжающейся до 1937 года, то экспроприациями. В результате этих процессов у Проньки забрали лошадей, и обозленный мужик остался не у дел. Он сидел дома, копил в душе безадресную ненависть и вымещал раздражение на Александре Сергеевне, как будто это она была виновата в происходящем. Ее увещевания на «дорогого Прокошу» не действовали и не усмиряли его буйные выходки. И вообще из-за бесконечных беременностей с токсикозами, родов и похорон младенцев, из-за невыносимых проделок мужа, его пьянства, из-за всей неприкаянной жизни и ночевок в степных копнах сена или соломы тот отрезок времени стал для Александры Сергеевны сущим кошмаром.
Так что присутствие немцев, пока они устанавливали свою власть на советской земле и сносно утесняли людей, что, в частности, приструнивало душегубские наклонности Проньки, ей не мешало.
Каким-то образом получилось, что Пронька не пошел защищать родину, а оказался на оккупированной территории, хотя со слов Александры Сергеевны нам известно, что воевать он умел и в империалистическую войну{5} бил врага в Бессарабии, а вернулся с той войны целым и невредимым. Возможно, для призыва на фронт он вышел из возраста, так как на начало сороковых годов разменял шестой десяток. Но ничто не спасло его от расстрела, устроенного немцами 8 марта 1943 года, когда в Славгороде погибло большинство мужского населения.
О случившемся Александре Сергеевне сообщила ятровка Катерина, жена Самуила Григорьевича, родного Пронькиного брата. Эта семья жила по соседству с Александрой Сергеевной, межа к меже.
— Расстрел! — закричала она, вбежав к Александре Сергеевне, безмятежно стрекотавшей на швейной машинке. — Наших мужей расстреляли!
— Что? — повернулась та к вошедшей. — Что значит?.. Где?
— В балке, у мостика... Ой, нет больше моего Самони!
— Как это? — продолжала недоумевать Александра Сергеевна. — Я только что видела Прошу с Зёней во дворе. Правда... их вывели немцы и куда-то повели...
— Туда и повели... — плакала и убивалась Катерина, теряя голос.
Катерина была очень плоха: бледность покрывала ее лицо, на лбу проступила испарина и глаза закатывались под верхние веки. Она вот-вот могла упасть без сознания и разбиться о сундук или о станину машинки. Александра Сергеевна чудом успела вскочить со стула, подхватить ятровку и уложить на постель, с бьющимся сердцем думая о сыне. Сто мыслей пронеслось в ее голове: «Живым — живое», «Что случилось, то случилось», «Зёня жив» — напоминая о том кишиневском мгновении, когда она узнала, что Павлуша арестован за убийство и его ждет смертный приговор.
— Надо бежать... — суетясь, повторяла она и совала ятровке кружку с водой.
В это время в хату вбежала Лидия, десятилетняя дочь Катерины.
— Мама! — метнулась она к лежащей матери. — Наш папка жив! Он пришел домой и ждет тебя.
Но следом за Лидий вошел и сам Самуил, весь взъерошенный с перепуганным лицом.
— Катя, Саша, — обнял он вышедших ему навстречу женщин, — какое горе... — и Самуил заплакал.
— Говори, что случилось, — прикрикнула на него Александра Сергеевна, подавая воды. — Выпей!
— Нет моих братьев, Саша... Нет Прошки и Феди... Убили немцы, — и Самуил зарыдал еще сильнее.
— А Зёня?
— Кажется, он жив, — неуверенно сказал Самуил.
— Что же теперь делать? — растерянно села на стул Александра Сергеевна.
— Немцы разрешили забирать тела после четырех часов дня... Представляешь, какие сволочи? Там же могут быть раненные, которых можно спасти! Так эти изверги никого не пускают к ним.