– Я побуду, – не спрашивает она.
Разливаю по бокалам виски. Закуриваю. Наблюдает. Затаилась, чтобы напасть, думаю я.
– Надеюсь, ты не возражаешь.
– Мы с тобой знакомы, скажи, сколько? Ты пользуешься тем, что я не могу тебе возражать.
Словно ангел, спускающийся с небес, она едва слышно приземляется, изящно сойдя с подоконника. Идет ко мне кошачьей походкой, обозначая каждый свой шаг как особый акцент. Тянется за бокалом, искажая само пространство. Я передаю его ей, а после и сигарету. Она никогда не отказывается, если ее угощают сигаретой.
Длинные распущенные волосы с пробором слева. Чёрные брови с черными ресницами. И будто стеклянные, зелёные глаза, смотрят на меня, не отрываясь.
Раненый не знает ничего, кроме своей боли. И, черт с ним, – с тем, что было и с тем, что будет.
– Все, как ты захочешь.
Я думаю о боли, которую она уже причинила мне. Каждый раз казалось, что сильнее невозможно. Каждый раз я ошибался. Только в ней это уживается гармонично – убийственная красота и невообразимая жестокость.
– Поднимайся, выпей со мной и после мы ляжем.
Я решаю, что уже не боюсь последствий. Я готов взять ее сейчас же, в этом платье, под этой луной.
– Я здесь, – отвечает она.
Она вдыхает дым, наблюдая как светится при затяжке красным табак. Передает самокрутку обратно.
– Я изменилась. Ты можешь мне верить.
Я чуть не смеюсь ей прямо в лицо. Но вместо этого шепчу:
– И я. И я бы этого хотел.
Мы слишком близко. Утопаем в луже собственной тени.
– Я изменилась. – повторяет она.
Я говорю, что верю, не веря себе.
3
Город еще спит, когда я покидаю ее. Она тоже или только делает вид.
Спускаюсь по лестнице, словно в царство теней. По пути кручу самокрутку, но не успеваю ее подкурить. На выходе меня поджидает ветер. Крепким хуком он сносит с меня шляпу, со свистом унося ее прочь. Случайный прохожий, такой же полуночник, приходит мне на помощь, на лету поймав ее.
Обвитый серой лентой, мягкий фетр возвращается на мою голову. Я опускаю ее поля пониже. Прохожий подкуривает мне сигарету, щелчком извлекая огонь из потертой зажигалки.
– Эффектно, – говорю ему. – Но я такое уже видел.
Я не вижу его лица, оно мне и не нужно. В этом городе каждый имеет право остаться неузнанным. Я киваю в благодарность и на этом наши пути расходятся. Тень в черном пальто, мелькнув в переходе, тут же пропадает возле вокзала рядом с метро.
Иду переулками, в голове играет пара нот, перебивая друг друга. Затихая и усиливаясь. Словно дождь несмело ступает по асфальту, перебегает дорогу. Озирается в новом незнакомом ему мире. И не оборачиваясь бежит дальше.
– Черт, где я? Что я потерял здесь? Почему мне всегда хочется бежать от нее? И почему я так отчаянно хочу к ней?
Похоже, я говорю вслух.
Я нахожу себя на мосту. Отсюда прекрасный вид на город, и город просыпается, постепенно оживая. Самые безнадежные из его жителей расползаются по своим делам. Словно по клавишам пианино, по пешеходному переходу спешит человек под зонтом. Пара нот, что играла в голове струнными, дополняется неспешным перебором нот в такт шагам идущего.
Я смотрю на его зонт и понимаю, что дождь, действительно, идет. И уже давно, судя по тому, как промок мой плащ. Насквозь, до глубины души.
– Какая глупость!
Классик рекомендовал поддаваться соблазну, чтобы избавиться от него. Но это не лучший способ, когда ты зависим. А я от нее зависим.
Дождь оставил следы, и я иду по ним, не поднимая глаз. Асфальт пульсирует отражениями: включаются и отключаются огни в окнах, мерцает неон на вывесках, безлико проплывают мимо люди.
– Как я оказался в том клубе? Почему именно она была там?
«Здесь люди видят только то, что их касается», – сказала она тогда.
– Что же было дальше?
Кадром позднее мы оказались у меня. Два тела на полу в ночи. И была гроза. И, казалось, мир аплодирует нам.
Но было что-то в том клубе, что мелькнуло мыслью и затухло, затмеваемое желанием. Знакомый силуэт. Тень в тени. Кое-кто из прошлой жизни. Кое-кто, кто любил щелчком извлекать огонь из зажигалки.
– Черт!
В мире, где выйти из комнаты – ошибка, оставить дом – катастрофа. По канону жанра, с самого начала по тексту раскиданы прозрачные намеки, но осознание совершенной ошибки приходит слишком поздно. И я бегу так быстро, как могу. Так быстро, будто от этого зависит моя собственная жизнь.
Значит теперь он знает, где я живу. Сколько меня не было? Что он с ней сделал?