Изотл, где же ты?..
Нет, флагеллянт не будет рыдать, не будет показывать им, насколько он жалок и беспомощен… Они не дождутся. Никогда. Ни в этой жизни.
Это должно быть кошмаром.
Возможно, он просто сошёл с ума…
Изотл, лишь бы это было так.
Хотя все надежды на это стираются в прах, когда «оперирующий» касается кожи резьбой пилы, держит её на месте пару секунд… И резко дергает полотно на себя. Тонкая и сухая кожа трещит ещё сильнее, мучительно разрывается, сразу же оголяя слой подкожного жира, а следом и мяса. Кровь просачивается сквозь трещины на коже, она заполняет всё пространство между ними, она собирается в капли и струйки, дабы скатиться вниз по руке, она окрашивает орнамент на полу в бордовый цвет.
Хочется кричать, хочется взвыть от осознания того, что всё это уже не остановить, кровь не впитается обратно, а пилу из руки не достанут, это точно.
В глазах темнеет. Но это только начало. Начало конца.
Мерек переглянувшись с Аммией, хватает пилу поудобней и дёргает рукой ещё раз. В этот раз кожа слетает с мяса, словно ветхий осенний лист, который по дуновению ветра срывается с дерева. Она болезненно рвется, маленькие капилляры под ней лопаются, выпуская всё больше крови. Лезвие пилы слишком тупое, чтобы расправиться с рукой быстро. Оно может лишь раздирать мышцы и мясо в фарш, делать из него кровавую стружку, делать этот процесс таким нарочито болезненным.
Не настрадался ли флагеллянт уже достаточно в своей жизни?.. Иронично звучит.
Видимо, нет.
Жертва до скрипа сжимает зубы, он напрягает руку, но всё становится только хуже, пила впивается в мясо сильнее, она пачкается о кровь, его кровь.
Он обещал себе не плакать перед этими людьми, но кровавые слезки льются сами, не останавливаясь, стекая по вискам на волосы и камень под головой, такие горячие. Флагеллянт взвывает в тряпку, и приглушенный вой звучит так жалко, будто «доктор» прирезал какую-то несчастную зверюгу, а не превращает руку в месиво из крови, мяса и… и, в скором времени, костей.
— Тебе, наверное, кажется, что я сейчас веселюсь как придурень, — тяжело вздыхает Мерек, второй рукой утирая пот со лба. — Но людей, оказывается, так трудно резать… Аммия, не хочешь поменяться?
— Ой, что ты! А если он встанет и прирежет кого-то из нас, пока мы пересаживаемся? — с наигранным ужасом вопрошает «ассистентка», для большей комичности прикладывая ладони ко рту в поддельном испуге.
Сейчас она чувствует себя как никогда взбудораженной. Как же приятно наконец дать отпор кому-либо в этих ужасных подземельях, где все автоматически сильнее и опаснее тебя… Почувствовать себя сильнее, почувствовать власть над кем-либо такую же, какую над тобой имели чудовища из мрака.
Однако… в какой-то момент можно пропустить, как и сама становишься чудовищем.
— Да уж, ты права… хотя как он это сделает, если… — Мерек делает ещё один рывок пилой, и по помещению эхом раздается мерзкий хруст ломающейся кости. А вместе с костью что-то надламывается ещё сильнее и в самом флагеллянте. Мерек облизывает губы, не обращая внимания на действие, которое у мученика же сразу вызвало ассоциации с диким, голодным волком. — Если ему будет не во что брать клинок?
Мерек сдвигает пилу чуть в сторону, чтобы взглянуть на промежуточный результат своей замечательной работы, и скорчивается. Его отвратило всё — начиная от запаха свежей крови, заканчивая наполовину раздробленной костью.
— Ну и гадость… Никогда раньше не видел человеческие руки в разрезе. Это впечатляло бы… если бы не знал, кого режу, — мужчина усмехается, бросая хитрый взгляд на служителя церкви. — Расслабься, приятель, мы использовали самое лучшее зелье восстановления здоровья из твоих запасов, пока ты сладко спал, а все остальные разбили к чертовой матери! А-ха-ха-ха!
В нём есть что-то большее, чем просто жажда насилия и усмешка. Возможно, капля садизма?.. По-крайней мере, в нём присутствует некое удовольствие от таких сильных и искренних страданий. У мужчины на лице обычно не встретишь каких-либо эмоций, помимо ненависти ко всему миру, а тут вот какая красота!