От этого взгляда кровь стынет в жилах… но с руки течь не перестаёт. И это жжёт. Жжёт болью, будто прожигая всю конечность изнутри, от самой кости и наружу, вовлекая в огонь всё остальное тело. Жжёт и сама кровь, стекающая под одеяние, оставляющая тёмные следы на и без того кровавой ткани. Кажется, если Мерек повернёт флагеллянта под подходящим углом, кровь стекает ему на лицо… опозорит ещё сильнее.
Очередной рывок сопровождается заглушенным вскриком, и флагеллянт полагает, что ещё один такой — и он сорвет голос. Это было ужасной вестью, ведь тогда он не будет способен стать более эффективным в бою, но при этом… при этом он не будет, не сможет физически больше показать свою силу и боль криками и мычанием. Что, в свою очередь, было не так уж и плохо.
Но страдающий не хочет терять еще больше. Если он выберется отсюда живым, если он выберется из хватки, если сможет сбежать… он уже останется необратимо покалечен на всю жизнь, никогда больше не сможет нормально функционировать. Слегка застланные кровавыми слезами глаза жмурятся, не желая видеть перед собой даже мутную картину, предстающую перед ними. Не желая видеть сосредоточенное, но такое мерзотно-удовлетворённое лицо Мерека, озлобленное лицо Аммия, и чёрт возьми, не желая видеть, как собственная рука так стремительно отделяется от него.
Может ли он теперь вообще называть эту руку своей? Не уверен.
Сейчас он может только мычать, выстанывать в тряпку от невыносимой боли, окутавшей не только тело, но и всю духовную составляющую. Такое унижение. Такой ужас. В голове были только эти слова.
Он подвел сам себя и церковь, излишне часто поддаваясь страху и эмоциям рядом с этими нелюдьми, и вот к чему это его привело.
Он чувствует, что задыхается, будто тонет, и это так далеко от правды, но напуганный мозг уже не может отделить реальность от вымысла, учитывая то, насколько же сюрреалистично они смешались вокруг. Действия «врача» кажутся лишь кошмарным сном, просто кошмарным сном, сейчас проснётся в безопасности в своей постели, встанет с неё и как обычно пойдет в церковь, он сейчас проснётся, он проснется, он проснётся…
Он чувствует, как последние лоскуты кожи и мышц отделяются от остального тела.
Сгустки крови шлепают на пол в последний раз… Рука отваливается.
Это конец. Вот он.
Пострадавший бессиленно поворачивает голову в сторону, позволяя горю катиться на седое полотно, распластавшееся под ней. Он безрезультатно пытается пошевелить отрезанной рукой… Однако её просто нет. Больше нет.
Это так страшно, это так больно, это так противно. Такое ощущение, будто он просто забыл, как ей шевелить. Но это неправда. Он пытается, он просто хочет верить, что это неправда. И…
Обрубок пару раз дергается в судорогах.
Изотл, он шевелится…
После увиденной картины флагеллянт как будто частично возвращается в реальность. Помимо выжигающей всё нутро боли он чувствует, как давление от тела Аммия внезапно пропадает.
Но ему уже так наплевать.
Глаза слипаются, и хочется погрузиться ещё глубже в этот нескончаемый сон… глубже, пока разум совсем не затеряется в нём, пока остатки сознания не будут поглощены прожорливым мраком, пока не забудутся все пережитые травмы и унижения, которые он так тщательно скрывает всю свою жизнь, строя бесконечные крепости нахальства вокруг себя.
Сознание покидает его снова. В глубине души он надеется, так сильно надеется, что этот раз будет последним. Что глаза больше не узрят ужасов человеческого, бренного мира.
— Вот это его потрепало, конечно, — усмехается Мерек, поднимая и покручивая в руках, собственно, руку и оценивая свою работу. Думается, что для первого раза он справился довольно неплохо.
Но, раз с ним покончено, теперь придётся браться за Прислужника… А этого так не хочется делать. Трепать бессознательное существо, что толком и не понимает, что происходит вокруг, немного сложнее.
— Болмет, подойди-ка сюда, — мурлычет Мерек, дабы не напугать Прислужника ещё сильнее. Ему кажется, что приглушённые крики флагеллянта как минимум заставили нелюдя затревожиться, а как максимум… Мерек знать не знал, насколько глубокие чувства он еще способен испытывать.