* * *
- Ложись, - говорит он, наконец. Вместо стола - высокий подлокотник дивана, обитый кожей. К ней будут липнуть ладони. Я неуверенно наклоняюсь, касаюсь холодной обивки грудью, руками, плечами, щекой, и чувствую себя уязвимой донельзя. Бёдра подняты и раскрыты, колени дрожат. Том снимает свитер, дёргает ремень, расстёгивает ширинку, и мне не нравится поза, потому что я не могу прикоснуться к его загоревшим ключицам. Не могу даже на них смотреть. Мне не нравится поза, пока он не входит под этим углом, не притягивает за бёдра - чтобы до конца, пока у меня перед глазами не взрываются белые пятна, пока вдохов становится меньше, чем стонов. Наверное - громко. Хорошо, что на улице дождь. С каждым движением как прилив: раз за разом волна всё больше накатывает, загребает меня под себя, затапливает. Я хватала бы простыни, но их нет. Кожа подо мной раскаляется и трётся, раздражая всё тело. Том давит ладонью на поясницу, чтобы я не вставала, а мне - очень сложно. Книга, брошенная мной у другого края, маячит перед глазами. Я жмурюсь, но всё равно вижу все сцены, а нас - со стороны. И в памяти держу чужой запах, и вкус, и все родинки.