а всё кажется туманным и сказочным. На улице кто-то играет, беря низкие ноты. - Такое здесь часто? - спрашиваю я, когда Том выходит, обвязываясь полотенцем. Я присаживаюсь на кровати, чтобы лучше видеть его. - Кажется, третий раз за неделю. Похоже на колыбельную. Если задуматься, можно представить историю - что-нибудь про томноокую девицу и любовь. Мне нужно переодеться и лечь нормально, но шевелиться не хочется. - Тут зеркало. Я смотрю на себя и думаю, кому было нужно встраивать зеркало под балдахин. Может, эта кровать раньше стояла в марокканском дворце. Может, это кровать наложницы, чтобы она любовалась собой и султаном, который навещает её по ночам. Может, кровать самовлюблённого принца. В ногах приятно покалывает. - Мне раздеть тебя? Я мотаю головой и встаю. Том ходит по комнате, разыскивая телефон, заводит будильник, убирает книги на тумбе в стопку, ставит стакан воды с моей стороны. Я нахожу лёгкую сорочку и задвигаю чемодан обратно под кровать. Трогаю узел халата, собираясь раздеться, и всё-таки говорю: - Зеркало на потолке - это странно. Но не говорю, почему. - Хочешь, я покажу, что нет? Я чувствую, как Том подходит ко мне. А потом всё крутится, резко и юрко, из меня вышибает дух - я пугаюсь. И от его хватки больно саднит под мышками. - Том! - Я разбудил тебя? Он улыбается, глядя на моё отражение из-за моего же плеча. Я лежу на нём сверху, спиной к груди, плотно прижав к кровати, но ему будто не тяжело - он крепко держит меня, когда я пытаюсь сползти. - Посмотри наверх, дарлинг, - шепчет он, и я невольно подставляю ухо под его поцелуй. И смотрю. Смотрю и краснею. Полы халата разошлись от движения, оголив нагие бёдра - это почти вызывающе; я подтягиваю ноги, чтобы Том не глядел на меня. Или чтобы я не глядела на Тома. Он опять улыбается. - Нет? Спрашивает, положив руки на талию, сжимая через халат, спрашивает и знает, как действует на меня. Я не могу оторвать взгляда от его пальцев, аккуратно развязывающих узел. Том стягивает ткань медленно, неспешно разглядывая меня; оголяет живот, грудь и плечи. Я понимаю, что хочу продолжения, ощущая жар и приятную тягу в паху, любуясь тем, как любуется мною Том. А потом его ладонь настойчивым движением отклоняет моё колено; я всё-таки пытаюсь противиться, притягиваю к нему второе, чтобы закрыться, но рука накрывает и его. Том замирает, впиваясь пальцами в мою кожу, и это похоже на безмолвное требование. Я ловлю его взгляд, уже цепкий и жаркий, а он глядит в ответ ожидающе прямо. Я откидываю голову ему на плечо и не вижу - чувствую, как Том разводит мои ноги в стороны, надавливая на них. От его взгляда напрягаются бёдра, воздух вокруг становится вязким и душным. Я не могу смотреть на себя так, как делает он - мне от этого стыдно. Его пальцы ползут вниз по внутренней стороне бедра, ласково, опускаются на живот, потом - на грудь. Он трогает меня, возбуждает: сжимает соски, целует шею и плечо вначале сухо и коротко, затем проводит вдруг языком, отчего я вскидываю к нему руки. Я могу только гладить влажные волосы и лицо, но этого достаточно, чтобы он понимал, как мне хорошо. Мне нравится слышать неровное дыхание и мандолину, лениво наигрывающую под окном. Эти струны томные, как сегодняшний вечер, и хотя желание разрастается, оно немного другое, чем прежде, чем когда-либо до. Я чувствую руку, опущенную вниз, наконец, трогающую меня, и мне кажется, что я всё же сплю - очень сладко. Том делает это сладко. Мне хочется выгнуться. Ноги сами расходятся шире, слабнут. - Умница, - хвалит он, и звучало бы грубо, если бы это сказал другой, - моя нежная леди. От каждого движения его предплечье гладится о мой бок. Я ощущаю оборот пальцев прежде, чем он происходит. Медленно, мягко, скользко. В голове тяжело и пусто - я позволяю себе махнуть бёдрами. Том смотрит на это, видит и с жаром смыкает губы в уголке моего рта, и хотя мне неудобно, я отвечаю. Наверное, затечёт шея, но я всё-таки поцелую его. А потом я ловлю себя на желании наблюдать. Страсть подстёгивает меня поднять глаза вверх, посмотреть, как незагорелая ладонь гладит, водит, надавливает; я почти сдаюсь. Почти сдаюсь, крепко сжимая тугое предплечье, предсказывая следующее движение, чувствуя под пальцами пульс, а возле рта дыхание, которое горчит на моём языке. Но вначале я вглядываюсь в наши лица. Том следит за мной, поджав губы. Его глаза тёмные и глубокие, я вижу в них опасный огонёк - не чувствуя паха, я знаю, как жаждут меня; это какое-то странное, низменное желание, подкашивающее ноги и пьянящее голову. Словно почувствовав, Том вскидывает на меня свой пронзительный взгляд и немного смягчается, будто опасаясь спугнуть. Я вижу в зеркале, как он трогает губами край моего плеча, но почему-то чувствую только дыхание. Мне хочется сделать что-то в ответ, но вторая рука крепко удерживает меня за бедро, и я могу только изредка ловить поцелуи, а не давать их сама. Том слегка улыбается мне (получается как-то тепло и ласково), кончиком носа ведёт по моей щеке, сталкивается с моим; я замечаю, как движения между моих ног становятся легче, и раскрываю рот для неспешного поцелуя, которого ожидаю. Том по-прежнему пахнет кофе; его губы твёрдые, но податливые, не сухие. Я хочу распробовать их, но вместо этого содрогаюсь и слышу свой стон, будто сквозь пелену: Том внезапно надавливает, почти грубо входит в меня, в сравнении с прежней лёгкостью это кажется пощёчиной, которая выбивает дух. Крайность приводит моё тело в восторг, и я вспыхиваю такой страстью, что стыдно признать её. Я больно цепляюсь обеими руками за чужое запястье, но Том уже сам отстраняется, также резко, как прислонился. Я вижу блеск влаги на его тонких пальцах, чувствую эту влагу, когда его ладонь выворачивается из моих; я пугаюсь следующего движения и надеюсь на него, я хочу ещё раз почувствовать вспышку... А Том заигрывает со мной. - Дарлинг? - интересуется он полушёпотом. Мне хочется, наконец, обернуться, если не обернуться, то вновь опустить его руку себе на пах, сделать хоть что-то, что доведёт меня. Я слышу глухие поцелуи возле самого уха, на щеке, и вдруг понимаю по ожидающему взгляду, что он хочет увидеть. И отдаюсь. Том берёт мою руку в свою, раскрывает её, давит сверху, диктуя движение, опуская ладонь от груди до талии, от талии к паху; я слежу за этим в зеркале, словно смотрю неприличный фильм. И это не так, будто сама - Том продолжает держать руку сверху, указывая. Я чувствую свои прохладные пальцы, которые водят с непривычной силой, напором, сквозь них будто просвечивают чужие касания. И мои ноги уже не нужно придерживать. Я пытаюсь молчать, но роняю всхлипы и неразборчивые слова каждый раз, когда Том касается моего рта своим. Он делает это специально, чтобы слышать меня. Чтобы раскрывать меня перед собой, оголять до тех чувств, с которыми я всё ещё плохо знакома. Я рассеку ногтями кожу его второго запястья, если он не возьмёт меня за руку. И Том шипит, отпускает моё бедро, на котором отпечаталась крепкая хватка, забирает мои пальцы своими, сжимает мой кулак в своём кулаке. Если я продолжу смотреть, то закончу прямо сейчас. Том одёргивает меня, когда я нетерпеливо ёрзаю и ускоряюсь, а потом, наконец, переворачивает на кровать. Его горячее тело обжигает меня, я не вижу его лица за завесой волос, но чувствую полноту страсти в поцелуях, таких жадных, будто я для него новая женщина. Пересохшими (снова) губами он касается шеи, груди, крепко прижимается всем лицом к моему животу и шумно вдыхает мой запах; так откровенно наслаждается мной, что начинает знобить от желания. Его спина сильная, ладная, внизу, перед упругими ягодицами, две ямочки. Такие - внезапно - трогательные. Но мне не дотянуться, и я просто смотрю, думаю о том, как поцелую их, когда всё закончится. Я чувствую его пальцы и говорю удивительно трезво: - Не надо. Том отнимает руку, понимая меня. Он бы чувствовал это по моему дыханию, если бы сам ровнее дышал. А на самом деле, я хочу лишь пары движений. Отказаться от них для меня почти мука, но я оттягиваю, как могу. Затем мы целуемся. Кажется, до боли в губах, целуемся всё то время, пока он двигается во мне, что-то шепчет, ощущает отзвуки моих стонов у себя в горле; его губы становятся мокрыми, пошло-липкими, а по крепкой спине пол