— А угадайте с трёх раз.
— Я не собираюсь угадывать, — ответил Палпатин. — Я знаю. Твоя жена строит глазки Бейлу. Ты предполагаешься тем, кто запудрит мозги Мотме. С помощью них вы устраните меня, — вкрадчивым голосом сказочника-маньяка поведал он, — а потом…
Анакин расхохотался — взахлёб, откинув голову назад.
— Нет, безусловно, Пад сказала наибанальнейшую вещь, назвав вас непобедимым противником.
— Почему же непобедимым? — серьёзно спросил Палпатин. — Шансы есть. Только не у твоей жены.
— Что мне делать?.. Ладно, я не спрашивал.
— Почему же? — ты спросил… Трудно?
— Да, — ответил он. — Я думаю, она мне этого не простит. Когда узнает, как я её использовал и как я ей лгал.
— Тебя — нет. Того, кого она якобы знает. А вот ученика Сидиуса…
— Она не знает, что я…
— Именно. Ей придётся познакомиться с тобой вновь. И тогда посмотрим, сможет ли она любить тебя — настоящего.
— Что же она любит сейчас? — вопрос был устал и совершенно риторичен. Тот, кто спрашивал, знал ответ.
— То, что хочет любить, — Палпатин пожал плечами. — Скажи прямо: ты сможешь и дальше использовать её неведение? И её тоже?
— Да.
— Хорошо.
— В мире существуют вещи поважнее любви.
— И что же?
— Собственная осуществлённость.
— Без любви?
— Вы держите меня за ребёнка?
— Я держу тебя за влюблённого болвана. Любой влюблённый — болван.
— Благодарю.
— Да не за что, в общем.
— Я…
— Ну?
— Я не знаю, канцлер. Я меняюсь. А она…
— Ты винишь за это себя?
— Иногда…
— Забей, — сказал голос ситха. — Ты ещё будешь винить себя за то, что идёшь вперёд. А не топчешься ради другого существа на месте. Или ты думаешь, что если бы предоставил ей всю полноту информации…
— Нет. Тогда бы она точно захотела вас устранить, канцлер.
— Хм.
— Источник дурного влияния, — он хмуро пожал плечами. — Почему бы не объяснить мои перемены и отсутствие любви… доверия — вами? Но выбрал я сам. Кому лгать. А с кем быть откровенным.
— Кому принадлежать, — небрежно, в пространство, сказал канцлер.
Анакин долго смотрел на него.
— Да, — произнёс он. — Именно так это сформулировано и будет.
— Анакин. Ты принадлежишь себе. А мы оба принадлежим сейчас очень опасной тайне и очень опасной игре. Мы союзники.
— Не только.
— Мм?
— Ситская пара?
— А ты ситх?
— Я ученик ситха! — Анакин расхохотался. — В смысле противостояния миру.
— Да, — кивнул канцлер. — Я понимаю. Садись, — показал он ему на соседнее кресло. — Нам есть о чём поговорить. Вот что, — произнёс он, глядя на ученика, — передай-ка мне для начала подробней твой разговор — с Амидалой.
Супруги
— Анакин, — Пад была ощутимо напряжена. Фигура на фоне окна. В тёмном платье с высоким воротником. Лихорадочный жар в тёмных глазах.
— Да? — отозвался он, стягивая перчатку с живой руки. Наклонился, поцеловал. — Что-то важное?
— Политика, — усмехнулась она, отстраняясь.
— Вечная политика, равная жизни, — сказал он нарочито лёгким тоном. Пад знала этот тон.
— Ты тоже устал.
— Мне нравится словечко «тоже».
— Нет, — она рассмеялась, — я только и делаю, что развлекаюсь на балах.
— В какой-то мере.
— А-на-кин, — теперь в её смехе не было напряжения. — Прекрати. Я устаю от фуршетов гораздо больше, чем…
— Знаю.
— Прекрати улыбаться.
— Трагическое выражение на моём юном лице смотрится гораздо лучше?
— Твоё юное лицо периодически просит кирпича, и ты это знаешь!
— Я каждый день не устаю удивляться глубине твоей любви.
— Глубина — это у теб… тьфу! — она расхохоталась.
— Ты была готова сказать некую интимную подробность? — он приподнял брови. — Ангел, я тебя просто не узнаю.
— Крылья отрезали, — съехидничала она.
— Ба-аттюшки, а я-то думал…
— Что?
— Ничего, — ответил он невозмутимо. Улыбнулся.
— Ну тебя…
— Так в чём дело?
Он подняла голову и посмотрела ему в глаза. Долго.
Потом сказала, тщательно подбирая слова:
— Я попала в центр гигантской интриги, которая делает ставку на тебя, мой дорогой.
— Какая честь, — ответил он. — И что это за интрига?
— Мон и Бейл…
— Хм.
— Мон, по крайней мере, точно знает, что мы женаты.
Он смотрел на неё ничего не выражающим взглядом. На данной стадии им только не хватало какой-нибудь неожиданной помехи — пусть и не затрагивающей их центр. Пад не знала, что её муж смотрит на неё — и хладнокровно обдумывает варианты наиболее эффективного устранения Мотмы. Под «устранением» ученик ситха понимал, естественно, смерть.
— А Бейл? — спросил он.
— Как мне кажется, пока нет.
— Я выясню, — сказал он.
— Как?
— При личной встрече.
Пад опустила взгляд. Такой Анакин её слегка пугал. Человек с холодными расчётливыми глазами.
— Как именно?
— Ты сама поняла, что Мотма знает о нас, или та дала это понять? — спросил он, не слушая её.
— Она практически прямо это сказала.
— Смысл?
— Смысл в том, что ей нужен ты, — ответила Пад, вновь подняв взгляд. — Мы оба, как союзники, но ты — сильнее.
— С этого места подробней.
Она не ответила. Смотрела и молчала.
— Я не знаю, как сказать, — наконец, выдохнула она.
— Всё как есть.
— Я не знаю, как ты отреагируешь на это.
— Адекватно.
— Ты уверен?
— Вполне.
— А я — нет.
— Почему?
— Потому что я уже давно не знаю, какие у тебя дела с канцлером, что у вас за игры, что за интригу ты ведёшь с Орденом против Палпатинаи с Палпатином — против Ордена…
— Стооой… Что-то странное я от тебя слышу. Кажется, мы ведём одну и ту же игру и делаем одну и ту же политику. Пусть — каждый свою часть. Вместе с Палпатином.
— Да?..
— Нет?
Она вдохнула, набрала воздуха в лёгкие, прямо посмотрела ему в глаза и сказала:
— Анакин. Ты уверен, что канцлер тебя… нет, не предаст, не то слово… Но что он не использует тебя в своих целях? И не собирается использовать дальше?
— Он меня — в своих, я его — в своих, — ответил он. — Взаимовыгодный союз. Ты не знала?
— Нет. Я хочу сказать, что, когда он окончательно придёт к власти — а он ведь придёт, если всё пойдёт, как задумано — то, с новой степенью власти — не прижмёт ли тебя к ногтю? Не заставит ли… стать лишь инструментом его политики? Ведь закон об одарённых… будущий закон… вообще, то, что он готовит…
— На меня это не распространяется.
— Ты так самоуверен.
— Я знаю.
— Ты вытащил у него это из головы?
— Конечно, нет. Между нами договор…
— Ты слишком честен, — с досадой бросила она, обхватила себя руками по груди и стала ходить вдоль окна нервическими шагами. — Тебе никогда не приходило в голову, что Палпатин использует тебя — ровно так, как когда-то он использовал меня…
— Постой. Я сейчас вижу перед собой сенатора от Набу, крупную фигуру в политике, к двадцати семи годам суперсостоявшегося человека. Это так он использует тебя?
Она остановилась:
— Да! Потому что все внешние регалии не стоят ничего! Я по-прежнему, как и четырнадцать лет, всего лишь пешка в его игре… пусть превращенная в ферзя. Конечно! Политика. Пока я не рыпаюсь, всё хорошо. А как только начну — извини, девочка, ты слишком молода и неопытна, чтобы думать сама. Надо делать так-то и так-то. Посмотри, так лучше, верно?
— Но ведь его варианты действительно лучше.
— Ты в него… просто влюблён!
— Политикофилия? Я в каждом случае примитивно ставлю рядом несколько предложенных вариантов. И вариант Палпатина неизменно лучший.
— Ты своей головой умеешь думать?
— Умею. Пусть моя голова не способна пока спродуцировать наилучший вариант — но она способна его оценить, — он смотрел на неё. — Пад. Мы работаем в команде необычайно умного человека. И именно работаем, а не играем в игру кто круче. Самолюбие — превосходная вещь. Но если исключительно из-за ущемлённого самолюбия мы будем настаивать на своих ущербных вариантах…