Свобода. Ото всего и ото всех.
И прозрачная трезвость утра, сдобренная контрастным душем; дека, датапад, или на лекцию, или на практику в здание Сената. Деловая молодая леди, приветливая, вежливая, непроницаемая.
В конечном счёте. Она сделала свой выбор. И выбрала такую жизнь. Политика. День может начаться утренним взрывом и тремя кровавыми кучами одежды у искорёженного трапа. Одежды, которая секунду назад была людьми, двигалась и дышала. Продлиться пламенной, никому не нужной речью в зале Сената, а закончиться — вечерним фуршетом, полным мёртвых рож.
Вкус смерти на губах, пощёчина по лицу. И пустота в сердце.
Дело не в опасности. Совсем нет. Опасность… прозрачная улыбка мира, который хочет твоей смерти… холодок в самый жаркий день. Это почти привычно. Вопрос — в другом. В выборе, который сделала. Точней, в выборе, который сделали за неё много лет назад, а она, войдя во взрослость лет и здравый рассудок, его подтвердила. Политика. Пёстрые карты в руках, фальшивые улыбки, искренняя ненависть. Впрочем, до ненависти тоже поднимался не каждый. Политика как тасовка улыбок и лиц, слов, которые ничего не значат, дел, направленных на примитивную цель. Чтобы данному сенатору от данной планеты было сытно и удобно. И девяносто процентов сил — вкладывалось в это. Политика, как искусство разнообразных подножек… борьба по-сенатски. Даже жажды власти в них не было — почти. Просто как таковой — власти. Как они могли её хотеть? Власть — тоже особая потребность. Она требует шевелиться, делать, решать. Примитивное желание поиздеваться над своим маленьким коллективом подчинённых — не в счёт. Всё это игры пошлого толка. Но ей-то что в этом нужно, что? Она ведь могла выбрать иной род деятельности, в котором куда больше свободы. Плюнуть на политику, уехать к себе, всё равно проблема немедленного заработка на жизнь не стояла перед ней.
Остановил — цинизм. Циничная усмешка человека, который варился в большой политике с очень юных лет, и термин «свобода» смешит его до истерического спазма. Можно уехать чёрт знает куда, заняться датападомарательством, выражать образы и мысли. Никому не мешать. Быть наедине с землёй и небом. А галактика будет продолжать не только сверкать мириадами звёзд. Небо, воспетое поэтами, воспринимается прагматично. Вот это — путь на Коррелию, там скопление звёзд Центрального ядра, а Корускант… Один сектор, второй сектор, этот не поделил власть с этим, а вот та группа звёзд…
Никаких светлячков в небе, почти возле каждого светлячка кто-то выживает и живёт. И им всем становится тесно на огромной спирали звёзд. Даже свобода безразличного пространства стала тесной клеткой, в которой грызутся виды. Не то чтобы она желала всем мира и добра. Но иллюзия свободы вылетела из её головы в четырнадцать лет. Свобода — мираж. Или подчиняешься. Или подчиняешь. Она-то прекрасно знала, как можно поиметь существо, мнящее себя свободным.
Она выбрала власть.
…и… что же случилось?
Что произошло?
Как?..
Она…
Она летит в никуда с разрывом в двадцать пять лет. Ей не более чем тридцать. В мире за это время прошла целая жизнь. И не одна жизнь оборвалась. В мире за это время сгорел и был заново построен мир. Всё изменилось. Вместо резких всплесков и колебаний её окружали прозрачные чёрные стены. И о чём она? О любви? О своей, маленькой, конкретной… Всё-таки она касалась человека, который был способен изменить мир. Если бы его энергия не плескалась в нём порой сильно и неумело, и если бы он не изливал большую её часть в привязанности, которые ослабить не мог.
А ведь она тоже хотела изменить мир. Она точно помнит, что хотела. Они… в этом сошлись. И… когда же… всё изменилось? Когда она перестала этого желать? Когда… вдруг захотелось… изменить не мир — человека?
Зачем она вернулась, как, почему летит туда, куда летит? Взгляд мельком мазнул по зеркалу: надменное лицо, презрительные глаза и губы. И смерть за стёклами глаз.
Она опустила голову и рассмеялась. Всё просто. Очень просто. Очень.
Я всего лишь хочу жить. Я жить — буду.
Смерти нет
Найти-найти-найти…
Отыскать…
Через вечность. Через листву. Через свет.
Одну из тех, что недорастворилась.
Вернуть к жизни. Вернуть…
Перед глазами кружит сияющее колесо. Слепит. Спицы в небе. Прорези, похожие на лепестки, в куполе, высоко. Колесо света. Колесо Силы.
Почему она подумала именно так?
Возвращалось дыхание. Возвращался свет. Лицо рыцаря над головой.
— Вам… легче?
Она попыталась понять. Попыталась подняться.
— Тссс, лежите, тссс… Вы слышите меня?
— Кто вы? — голос чужой, в рот будто набили песка.
— Вы меня не помните?
— Помню, — сказала она. — Только вы мертвы.
— Вы — тоже.
— Я и не сомневалась.
Она неожиданно усмехнулась при этих словах. Сами слова были, в некотором смысле, неожиданны для неё. И то, как легко она села, отстранив руку джедая.
Да. Купол над головой. Прорези-спицы в нём. Лепестки. Колесо. Великое колесо бытия.
— Что вокруг? Храм джедаев?
— Вы в мире Великой Силы…
— Всё равно. Это Храм джедаев? Во многих мирах, гранях и плоскостях?
Лицо рыцаря на миг дёрнулось озадаченностью.
— Да, — сказал он. — Такая теория есть… — он запнулся и рассмеялся. — Подтверждённая практикой, — он обвёл рукой. — Да. Этот храм надстоит над Храмом.
Она медленно оглянулась вокруг. Стены. Однотонные, неплотные. Будто пространство сгустилось и дрожит. Колесо-спицы кружит над головой. Воздух. Много воздуха. Открытое пространство. Воздух тоже дрожит. Синь.
— Я рад, что вы сумели выжить.
Она взглянула ему в глаза. С трудом не отвела взгляд.
— Но я не выжила.
— Вы не растворились. А я… должен повиниться перед вами. Я не смог уберечь вашего сына. А должен был. Я взял на себя ответственность за него.
— И таки не сложили?
Он вздрогнул и невесело улыбнулся:
— Вы правы. К сожалению, то, за что мы берём на себя ответственность, мы забираем с собой. Куда угодно. Хоть в Великую Силу. Я так и не освободился. И не буду свободен, пока… Впрочем, — пожал он плечами, — для вас это не так важно. Точней, для вас это вряд ли важно вообще. Моя ответственность перед собой.
Она смотрела на него и молчала.
— Но вас должен интересовать ваш сын.
— Я умерла, — спокойно ответила она Куаю.
— Со смертью кончается не всё.
— Да уж.
— Но вы ведь…
— Я. А какое до этого дело тем, кто остался? Даже если я сейчас живу — я не могу до них добраться.
Куай покачал головой:
— Добраться — можно.
— Сном или призраком в ночи? — пренебрежительно хмыкнула Шми. — Или отпечатком памяти? Это несерьёзно.
— Да почему же?.. — Куай задумчиво смотрел на неё. — Иногда память о матери способна отвратить человека от чудовищных поступков…
— А память о её смерти — подтолкнуть к ним, — безмятежно ответила Шми.
— Я пытался его остановить…
— Я знаю. Зря.
— Зря пытался?
— Конечно. Ведь не остановили.
— Мне надо, чтобы вы помогли.
— Вам?
— Вашим внукам.
Её лицо заострилось и окаменело.
— Ваш… сын — собирается использовать их и убить. Вашу невестку тоже… впрочем, относительно последней это вам должно быть безразлично. Но жизнь ваших внуков под угрозой.
Шми молчала.
— Жизнь вашего сына тоже.
— Да?