— Не ждите, что я буду делать вам какие-то одолжения, — угрожающе ответил он и, отступив на пару шагов, произнес наши имена, с наслаждением подчеркивая каждый слог. — Франческо Содерини. Никколо Макиавелли, — он многозначительно приподнял брови. — Да, ваши имена не являются для меня тайной.
Мы озадаченно взглянули на него. Это противоречило дипломатическому протоколу. Как посланники, мы представляли правительство Флоренции, и наши имена не имели к делу никакого отношения. Герцог тихо рассмеялся, видя наше недоумение:
— Вителли Вителлодзо повсюду таскает с собой листок бумаги. И в нем записаны пять имен. Имена людей, коих он считает повинными в смерти его брата Паоло. Одно из имен уже зачеркнуто — того человека уже убили по приказу Вителлодзо.
Последовала пауза, во время которой мне показалось, что громкие удары моего сердца разнеслись по залу. Возможно, их мог слышать даже Валентинуа.
— Увы, господа, ваши имена также есть в том списке. Поэтому я предполагаю, что в ваших интересах убедить Синьорию одобрить соглашение со мной.
Он повернулся к нам спиной. Двери открылись, и вызванный гвардеец проводил нас в одну из комнат дворца. В этой просторной комнате также имелся камин, хотя и незажженный, а скудная обстановка включала в себя умывальник, пару тюфяков, набитых соломой, и столик с парой стульев. Наши пожитки мы обнаружили небрежно брошенными в углу.
— Кажется, он уже успел опустошить этот дворец, — шепотом заметил Франческо после ухода стражника.
— Да. По-видимому, в его планы не входит надолго здесь задерживаться.
— Может, французская армия не позволяет ему почивать на лаврах.
Наш разговор прервался. Франческо старательно вымыл лицо и шею в тазу с холодной водой, а я, сняв дорожную одежду, продолжал вспоминать нашу встречу.
— Исключительный человек, — произнес я, невольно высказав свои мысли вслух.
— Безусловно, опасный человек, — подхватил Франческо, поворачиваясь ко мне. — Боюсь, что он способен на все что угодно.
— Да, — согласился я, хотя понимал, что мы испытывали в тот момент разные чувства. Франческо, вероятно, пытался скрыть свой страх, а я делал все возможное, чтобы не показать моего воодушевления.
Подойдя к окну, я открыл ставни. В лунном свете круто взмывали вверх городские крыши и нырял в темноту отвесный склон холма. У меня закружилась голова.
Я закрыл ставни, достал из сумки бумагу, перо и чернила и при свете единственной свечи начал записывать недавно произошедший разговор.
Франческо забрался в постель, посетовав на свои ноющие мышцы, и долгое время единственными слышимыми мной звуками оставались его вздохи, покашливание да скрип моего пера по бумаге.
— Никколо, — вдруг раздался его встревоженный голос, — вы не собираетесь упоминать…
— … персональные угрозы?
— Да.
— Нет.
— Ладно… хорошо.
(Синьория усомнится в наших суждениях, если узнает, что Борджиа пытался угрожать лично нам.)
Епископ вскоре уснул, а я продолжал писать. Когда я перенес на бумагу все, что вспомнил из его слов, то сделал свою личную оценку герцога:
«Этот господин поистине надменен и великолепен, и не существует военной кампании настолько великой, чтобы она не показалась ему мелкой; в стремлении к славе и завоеваниям он никогда не успокоится и не признает усталости или опасности. Он умудряется оказаться в нужном ему месте прежде, чем становится известно, что он покинул другое; солдаты любят его, и он собрал под своими знаменами лучших людей Италии. Эти обстоятельства делают его победоносным и чудовищно опасным, в особенности когда ему сопутствует неизменная Удача…»
Разумеется, напыщенным ничтожествам нашей Синьории хотелось бы услышать совсем иное. Но это правда, а ведь мне и платят за то, чтобы я говорил правду. Чезаре Борджиа опасен для нашей республики, как горящий факел на сеновале.
Я тоже улегся и закрыл глаза, но еще очень долго не мог уснуть. В голове у меня звучал голос герцога, повторявший мое имя, а перед мысленным взором горели его хищные леопардовые глаза.
16
Урбино, 26 июня 1502 года
ДОРОТЕЯ
Не знаю, чувствовала ли я себя счастливой или виноватой, проснувшись в кровати герцогини. Сквозь щели в занавесях полога уже проникали лучи дневного света, поэтому я оставила обнаженного Чезаре в его тревожном сне и, тихо одевшись, выскользнула из спальни.
Как странно вновь оказаться в Урбино! Я жила здесь в детстве года три, и герцогиня всегда была очень добра ко мне; позже, прошлым летом, я приезжала сюда на летние празднества и именно тогда познакомилась с Диего, испанским офицером, с которым я… в общем, остальное вам известно.