Главное в фабуле — от первой до последней страницы — наблюдение и описание творчества вообще. Первый план занят панорамой черновой работы — тщательным, усидчивым изучением отдельных, порой однообразных деталей, но эта «мастерская» освещена гармонией возникающих обобщений, первыми мгновениями рождающихся новых понятий, разными плоскостями эмпирических рабочих подходов. Ирвин не умалчивает ни о разочарованиях, ни об ошибках, ни о тяжелых минутах, когда ученые узнают, что их открытия или мысли уже имеют предшественников и надо отказываться от первородства. Именно в этом Дарвин и Гексли показали образцы справедливости и благородства, расставаясь с приоритетами или щедро их разделяя.
Нет ни одного заметного произведения Дарвина и Гексли, мимо которого прошел бы Ирвин: он не отделывается простым упоминанием, а ищет генезис поиска, логику, аргументацию и основные реакции на новые естественнонаучные воззрения. Можно не сомневаться, что даже специалисты, хорошо знающие Дарвина, вновь найдут повод перечитать немало страниц его произведений. Что же касается Гексли, то надо надеяться, что будут переведены некоторые неизвестные русскому читателю его статьи и книги.
Фигура Гексли вообще заслуживает более обстоятельного представления. Это не только второй после Дарвина творец теории видообразования, но без преувеличения английский народный герой. Мало того что он вел с демократических позиций острейшие споры по политическим проблемам со всеми главами и самыми видными членами кабинетов тори и вигов, он специально пользовался для этой цели трибуной самых торжественных, официальных и академических актов. Гексли боролся за коренную перестройку среднего и высшего образования своей страны, активно участвовал в обсуждении множества общественных проблем. Ирвин показывает, насколько разносторонней была его научная деятельность. Эта широта интересов опиралась на свойственное Гексли стремление к самым фундаментальным естественнонаучным обобщениям. Но такие обобщения он строит, оставаясь прежде всего естествоиспытателем даже тогда, когда обращается к философии.
В нашей популярной литературе Гексли-философ известен по преимуществу как агностик. Это, конечно, так. Гексли был и автором термина «агностицизм». И все же для оценки его философских работ одной этой квалификации, конечно, мало. Эпоха Дарвина и Гексли — это время господства в науке эмпиризма и индуктивизма, особенно значительного в английской традиции. Его влияния не избежали и многие крупные естествоиспытатели. Но не надо думать, что эмпирическая ориентация таила в себе одни лишь опасности: научному знанию того и любого другого времени необходима прежде всего фактическая основа. Ирвин показывает, как по-разному отразилось это на характере творческой деятельности Дарвина и Гексли. Первый тщательнейшим образом перерывал груды фактов, прежде чем опубликовать работу, идейная схема которой была ему достаточно ясна уже в самом начале занятий его известной проблемой. Второй решительно ограничивал сферу объяснений философского характера тем, что может быть безусловно обосновано имеющимися научными данными.
Конечно, и такой агностицизм требует критики. Но критика не должна упускать из виду ни конкретных особенностей этого агностицизма, ни условий и мотивов, под влиянием которых он возникал. В частности, в случае с Гексли надо помнить, что вся его деятельность пронизана убеждением в огромных возможностях научного знания.
В своей книге о Юме Гексли принимает главным образом детерминистскую сторону в учении Юма. Под безусловно материалистическим углом зрения им рассмотрены многие пункты теорий Локка, Гоббса, а также Декарта. Полностью забыта уничтожающая критика философов позитивистов и агностиков, например Конта, со стороны Гексли.
Недостатки гносеологической платформы Гексли нашли выражение в его длительной дискуссии-переписке с Дарвином по поводу гипотезы пангенезиса. По мнению автора «Происхождения видов», корпускулярная теория наследственности должна завершать объяснение аппарата естественного отбора, и наследственность необходима, таким образом, для видообразования.
В пору формирования гипотезы пангенезиса Дарвин встречает широкую поддержку со стороны естествоиспытателей с очень различными интересами — от Гукера и Уоллеса до Тиндаля, и принципиальные возражения со стороны своего главного сподвижника — Гексли. Правда, и здесь Гексли оказал помощь своей замечательной эрудицией, указав на неизвестную Дарвину концепцию Бюффона. После многих лет вынашивания Дарвином его «временной гипотезы пангенезиса» Гексли, оставаясь оппозиционным, наконец пишет: «Я не хочу, чтобы потомство сказало, что старый осел Гексли помешал Дарвину опубликовать второе великое произведение».