Другой пример – самец павлина. Во время брачного парада он разворачивает хвостовые перья веером, украшенным глазками для пущего эффекта. Этот живописный хвост в повседневной жизни является скорее недостатком. Он делает павлина заметнее для хищников и мешает летать. Он позволяет самцу создать пару и размножиться, но уменьшает способность к выживанию. Павлиний хвост – это сигнал, адресованный самкам. Он доказывает, что нарядный самец способен выжить даже с таким обременением. Его способности неочевидны, но хвост заявляет о них косвенным образом. Это «честный» сигнал, он действительно связан с его достоинствами. Самки, выбравшие такого самца, получат птенцов, со статистически большей вероятностью обладающих достоинствами отца, у которых, в свою очередь, появятся такие же успешные потомки. А те самки, которые выберут менее украшенных самцов, получат хуже адаптированных птенцов с меньшим количеством потомков. Выбор самок окрашен половым отбором.
У некоторых видов, например у ворон или бурых лемуров, трудно отличить самца от самки. Но у многих видов птиц, напротив, самец окрашен значительно ярче самки. У морского слона или гориллы самец гораздо крупнее самки. «Половой диморфизм», то есть значительные отличия между самцами и самками (не считая половых органов), показывает, что эти виды столкнулись с половым отбором. Даже у нашего вида мужчины в среднем чуть крупнее женщин, примерно как у шимпанзе. Различаются форма тела и волосяной покров. Совершенно не случайно Дарвин разбирает тему происхождения человека в работе, значительная часть которой посвящена половому отбору, сыгравшему, по его мнению, значительную роль в нашей эволюции.
Бурый лемур
Как встретили теорию
Сразу после публикации «Происхождение видов» вызвало оживленные дебаты как среди натуралистов, так и среди обычной публики. И с самого начала научные, философские и религиозные аргументы в этих спорах перемешивались весьма причудливым образом. И пусть Дарвин не коснулся напрямую вопроса происхождения человека, его утверждения об эволюции животного мира неизбежно распространялись и на развитие нашего вида. По всеобщему мнению, в книге подразумевалось животное происхождение нашего вида, что прямо противоречило учению Библии. Потрясение выходило за рамки религиозной догматики: как заменить в своем воображении Адама и Еву парой обезьян – животных, нравы которых приводили в ужас викторианское общество?
Даже среди натуралистов мнения разделились. Несмотря на то что идея эволюции уже давно прокладывала себе путь в умах ученых, среди них оставалось много креационистов, отказывавшихся от идеи эволюции и принимавших лишь ограниченный трансформизм с небольшими вариациями. Одним из таких натуралистов был американец Луис Агассис, который писал: «Божественные ресурсы не столь скромны, чтобы для создания наделенного разумом человеческого существа ему потребовалось бы трансформировать обезьяну». Другие, в частности директор Британского музея, английский анатом Ричард Оуэн, вставали на сторону эволюционистов, но отвергали концепцию естественного отбора. Механизм, предложенный Дарвином, был совершенно контринтуитивен, потому что он заставлял нас отказаться от мысли, будто природа действует непосредственно в интересах животного мира. Многим натуралистам оказалось трудно признать такую эволюцию, которая движется вперед методом произвольных вариаций и слепого отбора. И это если говорить только о животных. Идея же, что таким случайным путем мог появиться на земле человек, была просто немыслима, как по научным, так и по религиозным соображениям.
И все-таки Чарльза Дарвина поддержали выдающиеся ученые. В Англии это сделали ботаник Джозеф Гукер и геолог Чарльз Лайель, в Германии – биолог Эрнст Геккель. Друг Чарльза, Томас Гексли защищал его с такой яростью, что получил прозвище Бульдог Дарвина. Кстати, он опубликовал книгу о происхождении человека еще в 1863 году, задолго до Дарвина. Через несколько месяцев после выхода «Происхождения видов» состоялись публичные дебаты, в ходе которых Гексли и Гукер оппонировали епископу Сэмюэлу Уилберфорсу, излагавшему позицию англиканской церкви с теологической аргументацией, тогда как Дарвин оставался строго на поле научных доказательств. Именно такой подход в итоге принес ему поддержку натуралистов, которые постепенно вставали на его сторону. Действительно, объяснительная сила естественного отбора не шла ни в какое сравнение с характеристическими «системами» XVIII века или с трансформизмом Ламарка.
В «Происхождении видов» собрано множество наблюдений за миром живой природы, все странности которого уместились в единой картине. Так, для анатомов было очевидно, что крылья птиц, плавники дельфинов, ноги лошадей и конечности человека построены по одному и тому же принципу. Для креационистов это служило всего лишь проявлением божьей воли, но Дарвин предпочитал придерживаться рациональных объяснений: «Следуя обычному взгляду о независимом сотворении каждого существа, мы можем только утверждать, что это так: что Творцу угодно было построить всех животных и растения большого класса по единому плану; но это – ненаучное объяснение». Для Дарвина схожесть черт служила признаком общего происхождения, наследием единого вида-предка, от которого произошли все современные позвоночные. Дарвин отказывался рассматривать в качестве объяснения божественные или сверхъестественные причины. В этом отношении он демонстрировал научную строгость, близкую к современным стандартам, а не к стандартам естественной истории XIX века.