В записной книжке 1837 года он писал о «законе смешанных браков, сочетающих признаки обоих родителей». Правда, добавил, что «незначительные» признаки родителей «стираются», а «более резко выраженные имеют тенденцию воспроизводить одного из родителей». Заходил и дальше: «Каждая частица животного должна заключать в себе структуру целого, которая сама управляет собой — она знает, как расти…» 12 ноября 1857 года делился с Хаксли: «Я склонен предположить… что размножение путем оплодотворения окажется чем-то вроде смеси, а не простого слияния, двух индивидов, или, вернее, бесчисленных индивидов, так как каждый из родителей имеет родителей и предков». А в первом издании «Происхождения видов» говорится: «У породы, которая никогда не подвергалась скрещиванию, но у которой оба родителя утратили какой-нибудь из признаков своего предка, тенденция воспроизводить утраченный признак может сохраниться в ряде поколений… Когда признак, исчезнувший у данной породы, появляется вновь после длинного ряда поколений, нельзя предполагать, что одна особь внезапно уродилась в предка, наиболее вероятной будет гипотеза о том, что в каждом последующем поколении данный признак таился в скрытом состоянии…»
Он и опыты с горохом проводил и докладывал о них в «Хрониках садовода», а описание чужих опытов включил в «Изменения»: «Майор Тревор Кларк оплодотворял маленький гладколистный однолетний левкой пыльцой с крупного двулетнего левкоя, у которого шероховатые листья… оказалось, что у половины сеянцев были гладкие листья, а у другой половины шероховатые, но ни у одного не было листьев в промежуточном состоянии… В последующих поколениях, выведенных от скрещенных между собой сеянцев с шероховатыми листьями, появилось несколько гладколистных растений; это показывает, что признак гладкости листьев, хотя и неспособный к слиянию с шероховатыми листьями и к изменению их, все время присутствовал в скрытом состоянии». А вот письмо Уоллесу от 6 февраля 1866 года: «Мне кажется, Вы не понимаете, что я имею в виду, говоря о несмешении некоторых сортов… хотя эти случаи кажутся удивительными, я не думаю, что они более удивительны, чем то, что женщины рожают мальчиков или девочек и ничего промежуточного». А позднее, скрещивая львиный зев, он получил во втором поколении гибридов числовое соотношение, почти идентичное менделевскому «¾ — ¼».
Почему он не сформулировал те же выводы, что и Мендель? Потому, что знал слишком много такого, что им противоречило, и видел куда более сложную и близкую к современным представлениям картину. Он скрещивал примулы, у которых разделение гибридов не соответствует соотношению «¾ — ¼», наблюдал разные числовые соотношения у разных растений. У животных все еще сложнее: белая кошка от черного кота рожала какого-нибудь «серо-буро-малинового» котенка. Мендель писал, что разные черты наследуются независимо друг от друга, так что нет связи, например, между цветом кошки и длиной хвоста. Но это верно лишь для признаков, которые не сцеплены друг с другом, а таких очень мало. Дарвин отмечал эту «сцепленность»: например, голубые глаза котят обычно связаны с глухотой. Поэтому его выводы о правилах наследственности всегда были крайне осторожны: эти правила сложные, от их понимания мы пока очень далеки.
Сажре, Нодэн, Мендель не знали физической природы «элементов» или «сущностей», являющихся носителями наследственности, и гипотез не строили. Они и не могли ничего знать, так как лишь в 70—80-е годы XIX века Э. Страсбургер и В. Флемминг описали процесс деления клетки (штуковины, обнаруженные в ядре при делении, В. Вальдейер назвал хромосомами). Но даже после того, как три ботаника переоткрыли менделевские правила, ген (термин придумал В. Иогансен) долго оставался абстракцией и с хромосомами никто его не связывал. Лишь в 1910-х Т. Морган открыл, что гены сидят в хромосомах; но и это было лишь приблизительное понимание.
А в 1860-х вообще никаких идей на этот счет ни у кого не было. Но Дарвин знал, что какие-то физические «штучки» есть. Он даже придумал какие и рассказал, как они работают.
Он думал о них тоскливой весной 1865 года: с 22 апреля слег, 30-го с ужасом узнал о самоубийстве Фицроя (не признали его новаторский подход в метеорологии; Дарвин участвовал в создании фонда в пользу его детей), до сентября не было дня, когда бы он чувствовал себя хорошо. Медику Джону Чепмену описал свое состояние: «Приступам рвоты предшествует озноб, истерические слезы, ощущение смерти или полуобморока… звон в ушах, головокружение, черные точки перед глазами… Все утомляет, особенно чтение… нервозность, когда Эмма оставляет меня…» Чепмен приехал в Дауни 20 мая, предложил прикладывать лед к позвоночнику. А 27-го больной отправил Хаксли главу «Изменений», где излагал свою нетрадиционную генетику, которую жестоко высмеял XX век и положения которой начал подтверждать век XXI. А теперь читателю-«лирику» надо набраться мужества: следующая глава будет для него сложной. Впрочем, если он не любопытен, то может пропустить ее. Никто в ней не умер и не женился.