приоткрыв левый глаз. Со стола безмятежно улыбалась девочка – несколько четких штрихов – ведь смог
же?! Единожды за жизнь получилось – и на том спасибо. Вышло по-настоящему – абсолютный,
камертоновый вкус к живописи – единственный талант Аркадия Яковлевича, не могли отрицать даже
злейшие враги и завистники. Ох, горе-злосчастье…Как говорил дедушка: «Где взять мазл, если ты
шлимазл?» Аркадий Яковлевич прислушался к затихающей под левой лопаткой боли, сплюнул в блюдце –
после нитроглицерина во рту остается отвратительно горький привкус, завернулся в несвежее одеяло и
уснул. И увидел во сне свою картину – ту о которой всегда мечтал.
…Осенний уголок старого сада, дождь и солнце одновременно. Узенькая дорожка, уходящая в
заросли, кружевная беседка, затянутая плющом. Мощные узловатые стволы деревьев, арки крон. И яблоки,
яблоки повсюду – желтеющие на ветках, укрытые в траве, падающие и как бы пойманные в падении
солнечные мячики. И девочка-подросток, прижавшись к стволу, смотрит с улыбкой на яблочный дождь… В
рисунке крон и ветвей кажутся звери и птицы, с неба будто ангелы смотрят – и все это вместе, не пестрое, не
разрозненное, но живое! И нарисовано им…
Неделю Аркадий Яковлевич провел дома, в постели – непростительно молодой врач «Скорой
помощи» прописал полный покой. Приезжала дочка с фруктами и жалобами на мужа. Заходил сосед с
бутылкой кагора – его, мол, даже детям дают для укрепления здоровья. В самом деле, после сладкого вина
на душе полегчало. Через неделю Аркадий Яковлевич снова вышел на Арбат.
Теперь он рисовал медленнее, вдумчиво вглядываясь в каждый росчерк карандаша, каждый жест
своей марионетки... А вечером, не в силах понять происшедшего, впервые в жизни напился в хлам. Ночевал
у каких-то знакомых, черт его знает где и с кем спал… На пятьдесят четвертом году жизни он все-таки стал
художником!
Он вернулся домой пешком, перебирая улицы как фотографии. Поднялся по знакомой лестнице, с
первого раза вытащил нужный ключ. Достал с антресолей свой первый мольберт. Выбрал холст, проверил
грунтовку, налил масла в крышечку из-под кофе, отыскал в ящике любимую кисть… И закрепил ее в
деревянной руке куклы.
Жизнь его наполнилась до краев, как последний теплый сентябрьский день наполняется солнцем. С
утра он рисовал на Арбате – не ради денег, нет. Аркадию Яковлевичу было радостно видеть, как на бумаге
отражаются люди – самые разные – лучше, чем они есть. И ему платили улыбками – щедро и без обмана.
После работы Аркадий Яковлевич заходил ненадолго в маленькое кафе у метро – его там уже знали и без
слов подавали на стол маленький двойной кофе. Потом домой – к картине. Уже проступали контуры
деревьев и строчка садовой дорожки, у ствола вырисовывался тоненький силуэт. И работы оставалось – дай
бог, на месяц. Аркадий Яковлевич не торопился, лелея в душе каждую веточку будущего сада. Разговаривал
с марионеткой, как говорят с зеркалом, выверяя на словах каждый штрих, каждое пятно цвета. Старая кукла
в ответ щурилась пристально, подмигивая временами от сквозняков – будто действительно понимала.
Ошибки быть не могло – картина оживала на глазах. Он позвонил дочке и сказал – приезжай к ноябрю. Дни
летели как листья с яблони, легко и незаметно…
Дочь приехала раньше. В первых числах октября, после похорон. Аркадий Яковлевич скончался, как
умирают хорошие люди – почти мгновенно. Вышел за вечерним кефиром, почувствовал себя нехорошо, сел
на скамеечку во дворе… Врачи сказали – инфаркт. Похороны были тихими, поминки справили по-
семейному. Старший сын от наследства отказался. Квартира со всем содержимым досталась дочери.
Следовало навести порядок, отобрать мелочевку на память, выкинуть мусор – горе горем, а деньги
деньгами. Цены на недвижимость падают, значит квартиру надо продать как можно скорее. Дочь открыла
двери своим ключом. Чуть-чуть всплакнула в прихожей, прижавшись щекой к старому отцовскому пальто с
вытертым цигейковым воротником. Вошла в мастерскую, ахнула. Огромные окна были распахнуты настежь
и дождь испортил все, что можно было погубить. Разбухли створки старинного книжного шкафа, книги,
сваленные на подоконнике, покоробились, афиши по стенам превратились в невнятные кляксы… А в
дальнем углу, островком среди моря разрухи, стоял прикрытый тряпкой мольберт. Дочь вспомнила – отец
звонил две недели назад, говорил, что пишет картину, закончит к зиме… Не успел. Господи, всю жизнь
протратил на эти проклятые кляксы – и кому кроме нас они нужны?! Она вздохнула, со злостью рванула
тряпку – и замерла, всматриваясь в чудо.
С полотна в затхлый сумрак заброшенной комнаты, торжествуя, шагнул яблочный сад ее детства –
она помнила, кажется, каждое дерево, каждую нарисованную трещинку в коре. Шел дождь и солнце играло
на пестрых листьях, разбрасывая улыбки бликов. С неба глядели ангелы, из ветвей – совы и лисы. И сама
она – тринадцатилетняя – смеялась, протянув руки навстречу прекрасным яблокам… Радость моя! Сколько
лет мне лететь, тосковать ни о ком, сколько зим зимовать, не заметив ни дня, столько снов тебе слать по
земле босиком, столько жизней прожить, ожидая меня…
Что было дальше – вы уже знаете. И, даже, если и не были в Третьяковке, то наверняка читали статьи
в газетах – о «художнике одной картины». Зрители в восторге, искусствоведы в недоумении, коллеги просто
шокированы. Хотя попытки отрицать авторство покойного мэтра пресекаются очень быстро. Перекупщики
обшарили всю Москву в поисках работ господина Вайнштока – и, естественно, не нашли ни одной,
способной сравниться с «Садом».
А куклу с тех пор никто не видел. Впрочем, и не искали…
Про Героя
Ни за что не скажу, кому посвящается
Далеко-далеко, за семью морями, за семью горами, за тихой речкой, за синим долом был город. А в
городе жил Герой нашей сказки. Он был великим человеком, поскольку знал все на свете. По утрам он
выходил на прогулку, величественный и невозмутимый, поигрывая на ходу тонкой тросточкой. Он посещал
лавки и мастерские, заходил в больницы и школы. И везде щедро делился своими знаниями. Он учил
сапожника, как тачать сапоги, советовал повару, сколько именно лавровых листиков следует класть в
кастрюлю борща, объяснял стражнику устройство мушкета, указывал женщинам, как рожать. Если люди не
желали внимать, он обращался к животным. Демонстрировал кошкам методики охоты, обучал собак лаять
басом, а лошадей лягаться по строго выверенной траектории. Причем с последними достиг наибольшего за
карьеру успеха – кобыла мясника так лягнула Героя в лоб, что он неделю провалялся в больнице. Летними
вечерам, сидя на крылечке уютного дома, он читал лекции маргариткам. Но цветы почему-то вяли…
Однажды в город пришла беда. Свирепый дракон со страшных Туманных Гор утащил в свое гнусное
логово красавицу Принцессу, единственную дочь старого Короля. Король валялся в истерике, Совет
Министров хватался за головы – последний рыцарь в городе уже десять лет, как торговал овощами и идти в
бой наотрез отказался. Что же делать? И тут кто-то вспомнил – в нашем славном городе живет человек,
знающий все на свете!
К Герою послали шестерку герольдов с трубами, флагами и письмом на гербовой бумаге
предписывающим получателю сего незамедлительно заняться извлечением принцессы из гнусного логова, с
предоставлением руки и сердца последней по успешному завершению дела. Герой вздохнул – ничего-то без
меня сделать не могут, заказал за казенный счет меч и огнеупорные доспехи и в положенный срок
отправился в путь.
Долго ли коротко ли он шел, скольких опасностей избежал, каких чудовищ поверг – то нам неведомо.