метлу – пожилую, холеную, с толстой ухватистой ручкой. Подбоченясь, качая бедрами, пошла к костру.
Швырнула платок на угли, не пожалев верного друга одиноких вечеров ради эффектной сцены. На
мгновение стало темно. И тихо – каждая капля дождя о листья была слышна. Потом над ветхой тканью
взметнулось пламя, осветив лицо Коломбины.
– Что, не ждали – не ведали! Ишь расселись, будто мухи на блюде! Берта куксится, Ромео крысится –
сметане ваши физии покажи – вмиг скиснет! А ты, дружок, выпил на посошок прежде, чем палки
попробовать?!
Коломбина изящно крутнулась на одной ноге, точно пнув второй несчастную фляжку.
– Значит теперь тебе выпивку подавай! – и Коломбина перехватила метлу поудобнее, нацеливаясь на
бока Арлекина. – А не ты ли говорил, что меня любишь и готов женится несмотря ни на что? Предатель!
Негодяй! Мерзавец! Изменник!
Арлекин, выбитый метлой из пьяной дремы, чуть не свалился сперва в огонь. Потряс головой,
прищурился, вспоминая, сделал сальто через костер:
– Ну что ты, Коломбина, о тебе же забочусь! – едва увернулся от пущенной вслед метлы. – Кажется
сегодня собирают урожай с палочного дерева! – и замер, ошеломленный.
– Гляди-ка, помню! Вся мизансцена – как на ладони! А следующий диалог?
– Твоя очередь!
– Какая очередь?
– Ну, хозяин поймает меня с запиской…
– Замучает вопросам, застращает угрозами… – Арлекин хлопнул в ладоши и засмеялся. – Все помню!
Ты гений, Коломбина! Сколько лет мы не ставили эту пьесу?
– С нашей свадьбы, дорогой, с нашей свадьбы! – и Коломбина, подбежав к мужу, упала к нему на
грудь, прижалась щекой, сложила руки, приподняла голову, улыбнулась. – Правильно?
Арлекин обнял жену, заглянул ей в глаза – как пятнадцать лет назад:
– Правильно!
Полминуты на прошлое. И вот…
– Эй, бездельники, чего ждете – разбирайте реквизит! Коломбина, буди детей! Текста нет, учите со
слуха! Да не туда занавес крепишь, осел корноухий! Дочка, повторяй за мной, ну! И не хнычь – актрисы
плачут только на сцене!
Как в лучшие времена, Арлекин поставил всю труппу на уши. Мизансцены, реплики, жесты – по
десять раз каждый – делайте так, чтоб невозможно было иначе. Голод, холод и дождь забылись и утонули в
лихорадке перед премьерой. И вот, за ночь, буквально из ничего родился спектакль – живой, настоящий
спектакль, который можно играть…
На рассвете усталые актеры упали спать и наверное даже во сне ничего не видели. Днем они въедут в
город, дадут представление и представление обязано быть удачным. Ведь любовь – к актеру или искусству –
очень редко, но все же творит чудеса!
Сказка про перчатку
Шел невиданный дождь. Все вокруг раскисало и гнило. Отсырели патроны, пропитались водой
шинели, покоробились и разбухли кожаные ремни. Рядовой Дюнуа сонно мок под худым козырьком
караулки. Он хотел закурить, но ломал уже пятую спичку, и табачные крошки застревали в вислых усах
солдата. Монотонность дождя пробуждала мечты о прекрасном – круглобокой бутылке бордо, круглощекой
задастой бретонке, круглом блюде, наполненном жареным мясом под соусом с зернышками гранатов,
керамическом желтом блюде с лохматой и сочной зеленью по краям…
– Рядовой, это штаб?
Рядовой Дюнуа клюнул носом стекло и проснулся. За оконцем стояла девушка в сером плаще.
– Ты заснул на посту? Это дурно. Я должна говорить с генералом.
Рядовой Дюнуа помотал головой и потер кулаками глаза – сон вцепился в виски и никак не желал
уходить. Во втором часу ночи, в забытой богом провинции, не жена и не проститутка. Лет семнадцати с
виду, стриженая, широкоплечая, взгляд внимательный, светлый и властный.
– Вы простите, мадемуазель, не положено. Да и ночь на дворе. Подходите с утра в штаб округа…
– Я должна говорить с генералом.
«Вот упрямая… Или беда стряслась? Может, брат запропал, или жених не пишет?»
– А что за дело у вас к генералу, мадемуазель, чтобы ночью его будить? Несчастье? Опасность?
Весть?
– Скоро будет война. Я пришла спасти Францию.
«Сумасшедшая? Перебежчица? Может, шпионка? Городок пограничный, всякое приключалось.
Доложу генералу – мало ли…»
Рядовой Дюнуа заглянул в караулку и тряхнул за плечо сладко спящего Жиля. Тот с минуту не мог
проморгаться, тер ладонями смуглые щеки – вылитый мавр спросонок.
– Постереги, я живо. Как о вас доложить, мадемуазель?
– Жанна.
…В кабинете теплился свет. Вкусно пахло кофе и коньяком. На овальном столе неопрятными
стопками громоздились бумаги и карты, валялись раскрытые книги. Его бессонное превосходительство,
окружной генерал сидел в кресле, туфлями к камину, и курил, посыпая паркет пеплом. Он тревожился – был
звонок из Парижа. Боши снова стянули танки к границе.
Рядовой Дюнуа постучался в открытую дверь.
– Разрешите доложить, ваше…
– Без церемоний. Что там?
– Девушка, мой генерал. Явилась ночью, одна, вся промокла. И твердит, мол, должна генерала видеть.
– Интересно. И что, хороша?
– Не из этих. Глядит, как монашка. Похожа на перебежчицу, говорит – дело важное.
– Что ж, впусти. Но постой за дверью на всякий случай. Как ее имя, ты говорил?
– Жанна, мой генерал. Иду!
Генерал ухмыльнулся в усы. В перебежчиков он не верил, по крайней мере, при таких
обстоятельствах. Скорей всего, девушке что-то требовалось – замолвить словечко там, заступиться за
милого или отпуск просить для свадьбы. В сентябре за одним сержантом собрались сразу две невесты –
явились, а у обеих животы выше носа… Червячок беспокойства шевельнулся под ребрами, но тревога давно
опостылела, как боль в печени. Генерал распахнул створки окна, с силой выбросил в сад окурок и закурил
снова. Коктейль из дыма виргинского табака и мокрого южного воздуха согревал утомленное сердце. …
Уснуть и видеть сны... Когда генерал обернулся, девушка уже была в комнате.
Она стояла, протянув руки к огню, некрасивая, бледная, чересчур грубо сложенная для такой молодой
особы. Поза девушки – уверенная, упрямая, с задранным вверх крестьянским тяжелым носом – раздражала,
резала взгляд. Генерал удивился себе – что не так? И предложил чуть небрежней, чем следовало:
– Садитесь, мадемуазель. Чашку кофе? Печеньев? Пунш? Может быть, переменить одежду – вы
промокли насквозь, бедняжка.
– Благодарю, генерал. У меня нет времени.
«Удивительный голос – глубокий, как органный аккорд… А речь сильная, резкая».
– Что ж, давайте говорить о делах, мадемуазель. Вы позволите?
Девушка молча кивнула. Генерал вернулся в любимое кресло.
– Итак, я вас слушаю.
– Скоро будет война.
– Я знаю. Все знают, дитя мое. Гитлеру не дает покоя галльский петух. Который год фюрер грозится
выщипать ему перья.
– Война будет завтра. Может быть, послезавтра. Не позже.
– Что?!!!
Генерал привстал с кресла. Девушка подошла к настенной карте Европы.
– Вот здесь и здесь – готовы к взлету железные птицы. Сквозь эти участки границы пойдут
ландскнехты. Здесь ударят осадные башни, стреляющие огнем – и пробьют брешь, потому, что бастионов не
хватит. Отступление станет паническим – дождь размыл все дороги, пехота завязнет. Ваши птицы не успеют
взлететь. Через трое суток властитель Рейха возьмет Париж.
Генерал лихорадочно думал. Парой взмахов короткопалых ладоней эта дурнушка вскрыла всю
немецкую оборону. А про аэродром в N не докладывали… и не знали. Одна хорошая новость: полки
артиллерии все еще на местах. Что за бред?! Совпадение? И как она говорит…
– Но откуда у вас эти данные, мадемуазель?
– Господь говорил со мной и посылал ангела. Генерал, нужно оставить южные бастионы и сразу
готовить вторую линию укреплений. Разрушить мосты, чтобы выиграть время. Собрать мужчин, которые