Не последнее место в его жизни сыграло имя – ну подумайте сами, какая судьба ждет в России
человека, записанного в свидетельстве о рождении, как Аркадий Яковлевич Вайншток. Тем более, если отца
звали Яков Гедальевич, а маму – Лариса Ивановна, и к пятому пункту она относилась разве только
фамилией мужа.
Проще говоря, наш герой был «шлимазл» – чудак, лишенный дара удачи, обычно спасающего
блаженных… С детства одержимый желанием рисовать, запечатлеть окружающий мир на покорном холсте,
он слишком поздно понял, что сил, подобающих для мечты, – просто нет. Малюя афиши в кинотеатрах,
оформляя клубы и детские садики, он ждал чуда – и жизнь прошла.
Семья давно кончилась – жена умерла, дети выросли. Единственной его крупной выставки никто не
заметил. Звери, да и женщины в мастерской не прижились, друзей не осталось. Коллеги (для поддержания
бренной плоти наш герой переквалифицировался в уличные портретисты) в основном пили – а его тянуло
блевать с третьей рюмки. Итак, он остался один. Слишком умный, чтобы полагать себя непризнанным
гением, слишком наивный, чтобы просто плюнуть на жизнь, слишком неудачник, чтобы
разочаровываться…
Что осталось – мокрая улица, темный подъезд, пятый этаж без лифта, но с окнами во всю стену – как
и следует в мастерской, бутылка кефира на после ужина и невеселые мысли о том, чего уже никогда не
будет… Аркадий Яковлевич не торопясь, но и не останавливаясь – слава богу, он еще не в том возрасте,
чтобы отдыхиваться на каждой площадке, поднялся наверх по лестнице. Чуть помедлил у обшарпанной
кожаной двери, нащупывая ключи по всем карманам. Вошел, снял ботинки, пристроил кефир в
холодильник, сел в любимое мягкое кресло, когда-то обитое красным плюшем, огляделся вокруг… Два
мольберта с чистыми холстами по углам, засохшая палитра – под слоем пыли не различить, что за краски на
ней мешали. Гипсовая Венера прячется за горшком с засохшим алоэ, смотрит меланхолически… Дура.
Жалкие афишки по стенам, книжный шкаф – с грудой альбомов и умных книг – когда его открывали в
последний раз? Куча грязной посуды на кособоком столе, серые оконные стекла – все плохо, приятель. Чаю,
что ли выпить для поддержания настроения?
Аркадий Яковлевич проследовал на кухню – за новым поводом для расстройства. Чая не было. В
заварочнике цвел пенициллин, на дне жестянки сиротливо стыл тараканий трупик, пакетный «Липтон» –
подарок заботливой дочери – выпили по случаю дня рождения. И, в довершение несчастий, шум за окнами
заверил Аркадия Яковлевича, что на улице начался ливень. Ну что за невезенье! Аркадий Яковлевич
задумчиво почесал бороду – а не повод ли это? Да, пожалуй. Он разделся, посидел минутку потирая колени
– суставы как всегда являли собой барометр. Набросил халат, подвернул рукава, поплевал на руки… И
пошел разбирать кладовку. Покойная жена была запаслива – неудачную зиму девяносто четвертого года
Аркадий Яковлевич пережил исключительно благодаря древней гречке и окаменевшему варенью, а чай,
между прочим, вообще не портится. Возможных складов в мастерской было три, но обе антресоли себя
давно исчерпали. Что день грядущий мне готовит? Пачка старых журналов – перечитать на досуге, что ли;
мешок килограмма на два засохшей кураги – в компот пригодится; коробка «ленинградской» акварели –
ровесница дочки, судя по упаковке; ботинки, почти не поношенные – еще жена выбирала; а это что?
Господи, вот так находка! Кукла. Марионетка – старичок в облезлом балахоне с круглой и лысой как яйцо
головой… Давным-давно дедушка Гедальи доставал ее по большим праздникам, чтобы порадовать внука
маленьким представлением. Тогда еще Аркаша – толстый мальчик в очках – с замиранием сердца следил за
игрушкой, умевшей танцевать и разговаривать и даже подмигивать левым глазом… Господи!…
Покачнувшаяся коробка задела одну из палок марионетки и кукла подмигнула ему – задорно и нагло.
Аркадий Яковлевич отправился в ванную за валидолом.
Потом он трое суток просидел дома, неопытными руками выкраивая новый балахон для старой
куклы, заделывая трещины, подрисовывая улыбку и пытаясь разобраться в механизме палок, проволок и
рычажков. Получилось. Он – впервые за несколько лет – навел порядок в мастерской, вычистил углы,
собрал паутину. Из старой простыни сделал ширму. И долго стоял перед зеркалом, заставляя куклу
двигаться – шевелить руками, пританцовывать на месте, разевать беззубый рот. Старичок выглядел живым,
ехидным и добрым одновременно, мудрецом, впавшим в детство на потеху толпе. Похожим на дедушку и…
на самого Аркадия Яковлевича – будто в зеркале отражались два брата. Ну и дела. Аркадий Яковлевич
задумался, машинально двигая куклу, всмотрелся в мутное стекло пристальнее… А что, если?
Через месяц аттракцион «Кукла-художник» стал самым популярным на Арбате. Важные иностранцы
с фотоаппаратами на круглых брюшках и шумные провинциальные туристы, солидные новые русские и
суетливые мамаши с детьми, любопытные хиппи и невообразимые панки, короче все, те кто составляет
визитную карточку страны Арбат, толпились кругом, вставая на цыпочки и вытягивая шеи. Кукла
оглядывалась по сторонам, пританцовывала, постукивая по мостовой маленькими башмачками,
подмигивала, призывно махала рукой, улыбалась застенчиво, даже кланялась… Если смельчак находился –
буквально в несколько минут кукла чертила его портрет – скупыми, емкими штрихами. Публика
аплодировала – и обаятельной марионетке и искусному кукловоду-художнику – шаржи были удачны. Сам
Аркадий Яковлевич тоже был счастлив – особенно радовали его очарованные детские мордашки, с
радостным изумлением глазевшие на игрушку – как и он сам когда-то. К тому же зарабатывал он, не в
пример прошлому, столько, что наконец-то смог позволить себе курить трубку и пить по вечерам кофе.
Аркадий Яковлевич пополнел, стал лучше выглядеть – дочка, навестив его в июле, решила даже, что у папы
удачный роман. Так прошло лето…
А потом наступил обычный сентябрьский понедельник… Народу было немного – похолодало.
Толстая мамаша с украинским прононсом заказала портрет своей дочери – необыкновенно обаятельной
семилетней дурнушки – кареглазой, пухлощекой, с зубками набекрень и невесомой тучкой кудряшек над
маленькой головой. Девочка сидела смирно, серьезно смотрела перед собой – ведь «дядя кукла» попросил
не шалить, но искорки смеха прятались под пушистыми ресницами – вспыхнут мгновенно, только выпусти
их на волю. Аркадий Яковлевич рисовал почти машинально – за долгие годы изготовление портретов
доведено было до автоматизма. Здесь завиток, тени под глазами чуть глубже, родинка у виска… Готово! Он
бросил последний взгляд на лист бумаги – и обомлел. Уличный портрет, жалкий набросок, сбитый за пять
минут – был лучшим из сотворенного им за жизнь. С шероховатого ватмана смотрела живая семилетняя
девочка с искорками смеха из-под ресниц. Заказчица наверное сочла его сумасшедшим – Аркадий
Яковлевич буквально вырвал из рук женщины портрет, подхватил куклу под мышку и побежал, вернее
полетел домой… Господи, за что мне такое счастье, чем порадовал тебя Господи?! Получилось!!! По
лестнице – вприпрыжку, плевать на занывшее сердце, плевать на ноющие руки – к холсту. Аквамарин,
краплак, кобальт, осенний запах льняного масла, липкий от старости стерженек кисти… Только бы удалось!
…»Скорая» уехала в полшестого утра. Аркадий Яковлевич лежал на продавленной кушетке,
всхлипывая бессильно сквозь зубы. Черта с два! Бодливой корове бог крыльев не дал. Раздавленные ампулы
лежали кучкой на блюдце с отбитым краем, мерзко пахло аптекой. Мольберт задрал к потолку тощие лапы,
брошенная в сердцах палитра отпечаталась на стекле книжного шкафа. Кукла уныло висела на гвоздике,