Печать агдже сменяется печатями плети света.
Она захлёстывает моего противника наискось через всё тело, обматывается тремя кольцами по шее, груди, под мышкой и через спину, мгновенно распарывая шёлк ханбока и вгрызаясь в кожу.
Несколько мгновений мы перетаптываемся. Он пытается вырвать руку и завалить меня, я всего лишь мешаю ему вывести меч в правильную позицию. Я остаюсь на ногах, ему удаётся вскинуть меч в первую позицию, но во время перевода во второе движение я повисаю на руке едва ли не всем телом, уводя её ниже и ломая ему Дождь клинков.
Он рычит, колотит меня в лицо левой рукой, но всё зря — под его кулаком раз за разом вспыхивает голубая плёнка защиты «херристра сортам».
Наконец, он соображает, что нужно делать, изворачивается, подшагом едва ли не вскидывает меня на плечо, тянется к моей левой руке, чтобы сломать мою печать плети, но опаздывает с этим.
Плеть света, наконец, прогрызает дарованную ему Хранителями крепость тела и впивается в плоть.
Он заходится в крике, резко оседает на колени, рывком натягивая плеть и ещё силнее вредя себе и мне приходится самому сломать печать, чтобы не убить его. И так из буквально проплавленной шеи бьёт фонтаном струя крови.
— Добей! Добей!
Не обращая внимания не безумные вопли, я шепчу ругательство, торопливо используя ещё одну технику.
— Конец поединка! — рявкает Вир. — Лиал, шаг назад! Шаг назад!
Я повинуюсь, продолжая удерживать поток излечения.
— Смял печать! Живо!
Выжидаю ещё удар сердца, который вливает в технику дополнительную порцию жара души, и только тогда снова повинуюсь, сминая печать. Противник всё ещё хрипит, но из-под его пальцев уже не хлещет кровь. Я опять грязно ругаюсь себе под нос, поминая Хранителей, Безымянного и этого придурка, который едва не подставил меня в очередной раз.
Вокруг творится какое-то безумие: десятки солдат навалились на ограду тренировочной площадки, свистят и орут:
— Добей! Добей! Добей, слабак!
— Тихо! — вопль Вира затыкает их, но не сразу.
Приходится даже вмешиваться идарам и моим солдатам, которых легко отличить по синей и серой броне.
Только тогда наступает какое-то подобие тишины.
Вир одним движением перемахивает ограду, под десятками взглядом подходит ко мне и моему стонущему противнику, поднимает вверх руку, показывая всем чёрную бляху.
— Судебный поединок завершён! Хранители явно высказали своё мнение — справедливость на стороне идара младшей крови Лиала из Малого дома Денудо. Идар старшей крови из Великого дома Вистосо проиграл. Вы все были свидетелями этого. Все обвинения с хёнбена Лиала из отряда Гирь Весов сняты. Идите и расскажите всем о том, чему были свидетелями.
Я замечаю Креода, который улыбается мне, а через миг вопит:
— Сломанный Клинок победил! Сломанный Клинок победил!
Через миг его поддерживают все мои люди, обрушивая на меня гром криков:
— Сломанный Клинок победил! Сломанный Клинок победил!
Я не успеваю даже удивиться тому, что Креод использует не моё имя и имя Дома, а это прозвище, как Вир вскидывает вторую руку, складывая печать, и его голос буквально прибивает к земле оглушая:
— Разойдись! — и уже гораздо тише цедит. — А вы двое останьтесь.
Что же, я этого ожидал, когда писал то письмо. Повернув голову, наблюдаю, как мой недавний противник поднимается на ноги, кусая губы и не рискуя отнять руку от раны.
Вир едва заметно кривит губы и выдыхает:
— Давай подлечу.
Не дожидаясь ответа, с двух рук складывает незнакомые мне печати, переплавляя жар души в поток излечения.
Лицо моего бывшего противника разглаживается, видимо, лечение смягчает и боль. Скоро он и вовсе убирают руку от шеи, на пробу склоняет голову то к одному плечу, то к другому, и Вир решает, что довольно, сминает печати и негромко, с отчётливой издёвкой сообщает:
— Остальное залечишь сам, мазью с исаром или при помощи знакомого идара младшей крови.
Мой недавний противник морщится, вскидывается, но Вир не даёт ему сказать ни слова:
— Есть сомнения в исходе поединка?
И он сразу поджимает губы:
— Нет.
Вир бросает взгляд на хоу-калеку, который отошёл от тренировочной площадки буквально на десять шагов и сейчас прожигал взглядом нас троих.
— Постарайся втолковать это и своему родственнику. Если будет упрямиться, то сообщи, что рассматривайся это дело по-настоящему, в равных условиях, то хёнбен Лиал всё равно был бы оправдан и даже награждён за спасение гарнизона лагеря. А вот самому Кромеру расследование о его халатности, которая позволила реольцам напасть неожиданно и уничтожить его лагерь, ничего хорошего бы не принесло. Он проиграл, потерял вверенных ему людей, потерял любую ценность и должен быть счастлив, что у него осталась хотя бы жизнь. Но если и она ему не нужна, то Кровавые всегда рады такому гостю. Мы поняли друг друга?