Приговор был оглашен еще в суде, текст его напечатали и развесили по всей столице. Имущество будет продано с молотка. Все формальности, вроде завещания одежды в пользу палача, соблюдены, прощальные письма разосланы родне. Вроде бы все, кроме самого последнего. Лерден сразу же нашел глазами закрытую карету с гербом Янамари на дверце. Очень хорошо! Теперь он был спокоен — она пришла. Значит, не зря, все не зря.
— Займите свое место, сударь, — попросил палач.
И тогда Лерден сделал то, что хотел с самого начала. Он грациозно поклонился, выпрямился, сложил руки вертикально лодочкой перед грудью, затем изобразил ими ромб, приставил пальцы к подбородку и резко простер ладони перед собой в сторону янамарской кареты. Словно призывая помнить о себе женщину, спрятавшуюся внутри. В толпе зашептались, конвой напрягся, палач легко коснулся плеча подопечного, мол, не задерживайтесь, милорд, впереди самое интересное.
Лерден, собственно, и не собирался, он сделал все, как полагается: смиренно лег на ложе животом, умостил голову в специальном углублении. И пока сверху опускали планку с выемкой для шеи, думал лишь о том, как ему удалось вывернуться из когтей Эсмонд-Круга, так опрометчиво поторопившегося предать его казни. Но теперь за дело возьмется леди Янамари, графиня-шуриа[1], а значит, смерть его не будет напрасной.
«Я успел подать знак! Успел!» — мысленно ликовал Гарби, совершенно не думая о смерти.
Она его не страшила, и вовсе не потому, что Лерден был такой храбрый, совсем нет. Просто теперь он точно знал, что есть кое-что пострашнее смерти. И чем скорее его голова отделится от тела, тем быстрее Джойана Янамари сделает первый шаг, тем быстрее кончатся страдания и безнадежность, а вечность станет на несколько минут короче и бездна менее глубокой.
— Ну? Скоро вы там? — сварливо буркнул Гарби, заметив, что палач мешкает.
— Сначала барабаны.
— А! Понятно.
По команде пристава барабанщики отбили короткую зловещую дробь, затем грохот резко смолк. Над площадью повисла немыслимая для такого скопления народа тишина. Почти живая и осязаемая.
«Я верую. Я помню. Я никогда не…»
Палач отпустил веревку, лезвие, со свистом рассекая воздух, скатилось по направляющим желобам вниз, прервав мысли Лердена Гарби и саму его жизнь.
Звук удара об доски помоста стал сигналом, чтобы онемевшая на миг толпа яростно взревела от ужаса и восторга. Голова казненного злодея, весело подпрыгивая, откатилась в сторону и застыла. Мертвые серые глаза Лердена уже зрили будущее, такое, которое устрашило бы многих и многих, но губы его, безнадежно скованные смертью, остались безмолвны. К сожалению или к счастью.
Часть первая
Джойана Алэйа Янамари
Рассвету не пришлось искать щель в тяжелых портьерах, он свободно ворвался в спальню сквозь незашторенное окно, как самый желанный гость. Щекотно тронул ресницы дремлющей женщины, заставив ее улыбнуться. Вот теперь каждый может заняться делом: хозяйка — повернуться на другой бок и снова заснуть, а рассвет — позволить себе укутаться в густой текучий туман и сырой ветер. Апрель месяц на дворе все-таки. Снег сошел совсем недавно, и только кое-где на южных склонах начала пробиваться трава, а настоящую весну в Янамари еще пару недель ждать — пока сменится погода и прогреется земля.
Вот и подождем. А пока пусть мелко брызжет то ли дождик, то ли снежок, скрипят старые вязы и ветер треплет мокрые полотнища флагов. Под этот мерный шорох спится особенно сладко. А если еще под боком пристроится маленький мальчик, теплый-претеплый, то можно и до полудня глаз не разомкнуть.
— Идгард, тебе не стыдно? — шепнула Джона, целуя сына в светловолосый затылок. — Ты уже такой большой.
Ребенок что-то сонно и неразборчиво пробормотал в ответ, стиснув в горячем кулачке ее указательный палец. Ах, совенок, совенок, за что ж тебя ругать? За то, что дитя стосковалось в разлуке? Это ведь для взрослого месяц пролетает почти незаметно, а для пятилетнего малыша три долгие весенние недели — срок преизрядный.
Джона тоже соскучилась по младшему сыну, да так сильно, что сама, вернувшись из столицы в поместье, не спускала его с рук. Тискала, играла с ним, таскала за собой повсюду. Вот он теперь и бегает каждое утро досматривать сны в спальню родительницы.
Прежде чем покинуть постель, Джона укутала мальчика в одеяло, соорудив из него то ли гнездышко, то ли теплый кокон: