— «Феникс» поначалу был очень бедным театром. А Марину любили зрители, поэтому после се прихода повысилась посещаемость. А потом главный режиссер «Феникса» взял правильный курс. Он увидел, что зрители уже порядком устали от авангардизма, чернухи и всякой безвкусицы. Многим хотелось романтического, красивого театра, в котором можно вспомнить о нормальных человеческих чувствах. А для такого театрального стиля Марина подходила больше других — настоящая героиня, умеющая играть и сильные страсти, и тонкие переживания. Вы знаете, она ведь очень молодо выглядела, а со сцены возраст тем более не был заметен. Поэтому Марина до самых последних дней играла не столько возрастных, сколько молодых героинь.
— Значит, Потоцкая была достаточно востребована в «Фениксе»? — осторожно ввернула Ксения, стараясь незаметно перейти к интересующим ее вопросам. — То есть, у нее не было поводов для депрессии из-за творческой несостоятельности, как о том писал этот… Илья… Щуров, кажется?
— Илья Щучинский, — поправила Лиля нарочно сделанную Ксенией ошибку. — Конечно, ни о какой творческой несостоятельности и речи быть не могло. — Лиля закурила сигарету и стала у окна лицом к открытой форточке. — Марина имела достаточно работы в театре. К тому же, у нее были интересные перспективы. Знаете, ее ведь приглашали в Париж преподавать в школе искусств.
— И она собиралась туда ехать?
— Скорей всего, да, поехала бы. Марина была суеверной и не хотела рассказывать заранее. Но я знала об этом от Евгении Константиновны.
— Тогда я не могу представить, что Марина Потоцкая покончила с собой в приливе депрессии и ностальгии по прошлому, — негромко сказала Ксения, глядя в спину стоящей перед окном Лили.
— Я тоже, — откликнулась та, погасив сигарету о край цветочного горшка. — Почти не сомневаюсь, что это было убийство. Только не ясны мотивы. Кому и зачем не терпелось от нее избавиться? Но среди наших доблестных сыщиков не нашлось лейтенанта Коломбо, чтобы это раскопать.
И вдруг в комнате раздался женский голос:
— Не понимаю, почему никто не разобрался с версией ограбления?
Ксения и Лиля разом вздрогнули и обернулись в сторону говорившей. Во время их беседы преподавательская то пустела, то снова в ней кто-то ненадолго появлялся. Сидящие в углу собеседницы и не заметили, как одна из Лилиных коллег — яркая, ухоженная дама лет сорока, задержалась в комнате и прислушалась к последним репликам разговора.
— А, это ты, Клара, — сказала Лиля с некоторой досадой в голосе. — А я тут беседую с журналисткой из Украины. Хочет писать статью о Марине Потоцкой.
— Очень приятно, — улыбнулась Клара. — Кстати, у Марины ведь были и украинские корни, знаете?
— Да.
— В ней много разных кровей было намешано, — вставила Лиля. — Может, потому она и удалась такой красивой и талантливой. Говорят, чем дальше друг от друга появились на свет предки родителей, тем удачней получается ребенок.
— Простите, а почему вы считаете, что Марину Потоцкую могли убить с целью ограбления? — обратилась Ксения к словоохотливой даме. — В газетах ведь писали, что ничего не было украдено, и это подтвердили даже мать и сын.
— Они подтвердили! — снисходительно усмехнулась Клара. — Это еще не доказательство. Алексей мог ничего не знать об украденном, а Евгения Константиновна ведь тронулась умом.
— Клара, оставь свои домыслы при себе, — обратилась к ней Лиля уже с явной досадой.
— А что я такого сказала? — пожала плечами преподавательница. — В конце концов, многие знают, что у Евгении Константиновны были драгоценности, ее фамильные, шуваловские. А где они теперь?
— Евгения Константиновна их продала после смерти Андрея Станиславовича, — сухо ответила Лиля.
— Да быть того не может, — возразила Клара. — Потоцкий умер лет восемь-девять тому назад, а я видела эти драгоценности на старушке где-то в позапрошлом году, когда она выступала на концерте в Большом. Да и Марина их надевала в особо торжественных случаях. Конечно, драгоценностей было совсем немного: колье, серьги и, кажется, еще два-три кольца. Но зато это были настоящие вещи, старинные, сейчас таких не делают. Почему же о них никто не вспоминает?
— Ох, Клара, язык твой — враг твой, — поморщилась Лиля. — Ты бы еще подкинула эту версию какому-нибудь журналисту типа Ильи Щучинского. К твоему сведению, Евгения Константиновна давно уже носила стразы, копии тех фамильных драгоценностей.
— Чтобы Евгения Шувалова носила подделки? — недоверчиво усмехнулась Клара. — Нет, Лили, я тебя уверяю, что на ней были никакие не стразы, а самые настоящие бриллианты. Уж я в этом знаю толк. Или ты забыла, что у меня отец — ювелир?
Лиля на мгновение растерялась, а Ксения поспешила обратиться к Кларе:
— Значит, вы считаете, что даже сын Марины Потоцкой не знает о пропаже?
— Это, конечно, не мое дело, но в семье Потоцких из всего делали тайны, — развела руками Клара. — Если лучшая подруга была уверена, что вместо настоящих камней они носят подделки, то уж парень тем более мог не знать. Но, даже если это были копии, то где они сейчас, а, Лилиана?
— А это не мое и не твое дело! — с раздражением сказала Лиля. — И вообще, у тебя же, кажется, сейчас начинается семинар в малом зале? Вот и иди туда, а то опоздаешь.
— Какие мы нервные, — слегка обиделась Клара и, передернув плечами, вышла из преподавательской.
— А ваша коллега, как видно, человек осведомленный, — заметила Ксения.
— Да нет, просто любительница сплетен, особенно богемных, — небрежно махнула рукой Лиля. — Есть такие люди, которые обожают строить из себя знатоков.
Решив, что проявлять интерес к пропаже драгоценностей не стоит, дабы не насторожить Лилю, Ксения перевела разговор на личную жизнь Марины:
— Значит, вы уверены, что депрессия не могла толкнуть вашу подругу на самоубийство? Но ведь в последние годы Марина Андреевна была одинока. А разве одиночество, да еще в критическом возрасте, не действует угнетающе?
— Поверьте, к Марине это не относится. Она была самодостаточный человек и не страдала от одиночества. Наоборот, одиночество даже давало ей некий душевный комфорт. В зрелом возрасте она вообще пришла к выводу, что актеры, люди искусства, должны быть свободны от семьи, от быта. Она иногда повторяла известное высказывание: «Актеры — это боги, а боги одиноки». Марина и смолоду считала недопустимым выносить семейные дрязги в мир, а уж когда стала зрелым мастером, то и вовсе закрыла свою личную жизнь на все замки. Даже я, лучшая подруга, мало что знала о ее мужчинах. Одно могу сказать наверняка: последние несколько месяцев до гибели она точно никого не имела. Помню, смеялась и говорила, что теперь будет искать себе друга в Лондонах и Парижах, где ее еще никто не знает. Она была сильно разочарована своим последним романом с неким политиком, который не постеснялся расхвастаться их отношениями на страницах бульварного журнала. Марина вообще испытала в жизни много разочарований. Но у нее было творчество, которым она спасалась. И еще у нее был огромный запас душевного здоровья.
— А этот политик… у него была семья?
— Да, хотя он находился на грани развода. Но дело было не в семье. Просто, когда он так не по-мужски себя повел, Марина не захотела его знать. А вскоре он и как политик сошел на нет.
— Речь идет о Якимове? — догадалась Ксения. — Кажется, я где-то читала о нем в связи с Мариной… По-моему, как политик он сник не без помощи телевидения. Его всегда так неудачно показывали, такие неуклюжие отрывки из его выступлений выбирали, что он выглядел дурак дураком. Ну, а потом о нем просто перестали говорить, его забыли. Я вот даже подумала… а не Голенищев ли поспособствовал такому унижению Якимова? Ведь телевидение — стихия Виктора Климентьевича.
— Не думаю, что Голенищев этим занимался. Они с Мариной давно расстались, так что для какой-то ревности не было причин. И потом, вряд ли он знал о романе Марины с Якимовым. Если бы этот горе-политик не расхвастался в бульварной прессе, до сих пор бы, может, никто не знал, кроме самых близких. И Марина бы его не бросила.
— Судя по всему, Потоцкая была максималисткой?
— Не то, чтобы максималисткой… Просто не выносила подлости и пошлости.