— А какова она была в общении? Как ее воспринимали окружающие? Наверное, она подавляла своей светскостью?
— О, нет, в ней не было ни высокомерия, ни снобизма, она была довольно проста в общении. — Лиля вдруг улыбнулась. — Знаете, кто был ее лучшим другом в «Фениксе»? Костюмерша Валечка. Как говорится, обслуживающий персонал. Но Марина ценила в ней искренность и здравый смысл. Марина, кстати, легко находила общий язык с людьми самых разных уровней. Но при этом не подстраивалась под них, не переставала быть собой. Например, она бы не стала переходить на жаргон в разговоре с какими-нибудь «братками». А вот многие политики, когда им это выгодно, так и «косят» под блатных. Почище любых актеров. Замечали?
Ксения невольно вспомнила выступление Виктора Голенищева перед избирателями, когда он в нужный момент ловко перевоплотился в «своего парня», не брезгующего неформальной лексикой.
— Да, — вздохнула Ксения. — Марина Потоцкая была человеком исчезающей теперь породы. Я вот думаю, как все-таки повезло тем, кто имел возможность близко с ней общаться… Для вас, наверное, ее гибель была тяжким ударом? Что вы подумали в первый момент, когда узнали?
— Вначале ничего не могла ни думать, ни соображать, — призналась Лиля. — Сидела здесь, на этом самом месте, как громом пораженная.
— Вам кто-то позвонил?
— Да, кто-то из «Феникса», по просьбе Евгении Константиновны. Помню, я как раз собиралась на лекцию, а туг звонок… Коллеги мне потом говорили, что я стала белой, как эта стена… Мы ведь с Мариной чуть ли не с детства дружили. Точнее, с седьмого класса, когда оказались в одной школе.
— Женская дружба редко бывает такой искренней.
— Да, к сожалению. Но нам с Мариной, как говорится, нечего было делить. Как-то так совпадало, что мы во всем дополняли друг друга. Нам нравились разные мальчики. Мы были сильны каждая в своей сфере. Я никогда не завидовала ее славе, потому что знала, какой ценой за это приходится платить. Ее красота тоже была своего рода крест, который надо было достойно пронести через всю жизнь. Вы меня понимаете?
— Кажется, да.
Они немного помолчали. В следующую минуту дверь распахнулась, и в преподавательскую вошло несколько человек. Лиля посмотрела на часы и с вежливой улыбкой сообщила собеседнице:
— У нас тут будет небольшое совещание. Но, надеюсь, я вам успела помочь?
— Да, конечно, большое спасибо, — закивала Ксения, пряча в сумочку блокнот, которым так ни разу и не воспользовалась.
— Пойдемте, Оксана, я вас провожу, — сказала Лиля.
Они вышли в коридор, и через несколько шагов Чубарова вдруг спросила:
— А вы действительно журналистка?
— Неужели не похожа? — натянуто улыбнулась Ксения.
— Во всяком случае, в вас есть что-то нетипичное для этой профессии. Однако, раз вы меня нашли, то сомневаться не приходится. Только журналисты обладают такой пронырливостью. Кстати, блокнот вы держали для отвода глаз, да? Подозреваю, что в сумочке у вас припрятан диктофон.
Хотя, впрочем, это не важно.
Ксения немного смутилась от такой Лилиной проницательности, но виду
не подала и, улыбнувшись, спросила:
— А у вас, наверное, многие брали интервью?
— Нет. Во-первых, я не с каждым буду разговаривать. А, во-вторых, не знаю уж с чьей подачи, но столичная пресса не слишком жалует Марину. Плохого найти не могут, а о хорошем писать не спешат. Наверное, на хорошее нет заказа. Надеюсь, вы исправите такую несправедливость?
— Постараюсь.
Они попрощались, сохранив благоприятное впечатление друг от друга. Выйдя из здания института, Ксения свернула за угол и поравнялась с неприметным серым «Жигуленком». Быстро глянув по сторонам, она нырнула в раскрытую переднюю дверцу. За рулем сидел Леонид. Он взял напрокат эту неброскую, но вполне исправную машину у своих московских коллег, работавших в частной сыскной фирме «Перун», аналогичной «Стану».
Ксения приехала в Москву на два для позже Леонида и поселилась в одном из пансионатов Лесного Городка, где старалась быть самой незаметной из отдыхающих. Так надо было, как говорил Леонид, «для конспирации», поскольку считалось, что она приехала в отпуск поправлять здоровье. Сам он под видом сотрудника научно-производственной фирмы остановился в московской гостинице. Номер у него был двухместный, и формально он делил его с неким физиком из Дубны, но фактически жил там один, поскольку сосед был на самом деле не научным работником, а сотрудником «Перуна».
Сегодня Ксения выполнила первое задание, полученное от Леонида. Разговор с Лилей Чубаровой она, как и было условлено, записала на диктофон. Пока Леонид ехал в направлении гостиницы, Ксения, немного волнуясь, говорила ему о своих наблюдениях:
— Знаете, что меня больше всего удивило? Чубарова заявляет, что не верит в самоубийство Потоцкой, но при этом старательно игнорирует версию ограбления. Когда ее сотрудница по имени Клара стала рассказывать о драгоценностях, которые могли быть украдены у Марины, Чубарова на нее здорово разозлилась, готова была вытолкать из комнаты. Да вы сами убедитесь, когда прослушаете запись.
Леонид бросил на Ксению один из тех неопределенных взглядов, которыми порой смотрят друг на друга люди, еще не связанные какими-то личными отношениями, но уже уверенные, что эти отношения возникнут. Ксения почувствовала, что теряет нить мысли, и замолчала. После встречи с Леонидом в Днепропетровске на книжном рынке прошла всего неделя, по эти дни были гораздо насыщеннее для Ксении, чем месяцы и годы, сложенные из однообразной рутины. Жизнь вдруг сконцентрировалась, наполнилась как внешними событиями, так и внутренними переживаниями. Поселение Димы в «Созвездие», срочный отпуск в поликлинике, поездка в Москву, Лесной Городок, разговоры с Леонидом в салоне серого «Жигуленка», общение с Лилей Чубаровой… И вот теперь Становой везет ее в гостиницу, где они обсудят результаты и наметят дальнейшие действия. Ксения снова, уже не в первый раз, почувствовала себя рядом с Леонидом удивительно защищенной, уверенной. Никогда, даже в расцвете молодости и красоты, не посещало ее это чувство крепкого мужского плеча, на которое можно опереться, не опасаясь малодушия или предательства. Она тихо вздохнула, стараясь отогнать эти мысли, чтобы не жалеть себя, не встретившую вовремя настоящего, надежного мужчину.
В гостиной дежурная бросила на них заинтересованный взгляд, и Ксения невольно улыбнулась, представив, как все выглядит со стороны. Во всяком случае, они с Леонидом неплохо смотрятся вместе.
Оказавшись в номере вдвоем, Леонид и Ксения, пожалуй, с излишней поспешностью приступили к делам.
— Ну, вы слушайте запись, а я пока приготовлю чай, — сказала Ксения. — Надеюсь, у вас тут есть кипятильник? Заварку и конфеты я принесла.
— Спасибо. А я по дороге прикупил апельсины и бананы, женщины ведь это любят.
Леонид выложил лакомства из пакета на стол, а про себя отметил, что как-то неуклюже у него прозвучало: «женщины ведь это любят». Странно: раньше он никогда не замечал подобных тонкостей в разговоре.
Ксения вышла в другую комнату, где в настенном шкафчике имелась кое-какая посуда и кипятильник. Она закипятила воду в большой эмалированной кружке, опустила туда пару пакетиков «липтона». Затем разлила чай по стаканам, выложила конфеты в вазочку.
Леонид уже отключил диктофон. Прослушав запись разговора, он отметил три пункта: драгоценности семьи Потоцких; дружба Марины с костюмершей Валечкой; отношения Марины с Якимовым. Каждый из этих пунктов требовал более детальной проработки и теоретически мог дать в руки какие-то зацепки.
Ксения тем временем поставила на стол стаканы с чаем, вазочку с конфетами и села напротив Леонида. Он понимал, что сейчас будет с ней говорить о серьезных и, может быть, опасных вещах. Но, когда Леонид смотрел на Ксению, обращался к ней, его лицо помимо воли расплывалось в глупой улыбке, и он с трудом удерживал себя от многих нелепых порывов. Например, ему нестерпимо хотелось прижать эту женщину к себе, зарыться лицом в ее пушистые волосы, тонкий аромат которых он чувствовал на расстоянии. Рядом с ней он пребывал в какой-то душевной эйфории — и, в то же время, не мог позволить себе фривольности, опасаясь, что она посчитает его грубым, вульгарным. Это было непривычное для Леонида состояние. С другими женщинами у него обычно складывалось наоборот: раскованность в общении, но при этом отсутствие душевного комфорта.