Глава семнадцатая
Рано утром Евгению Потоцкую разбудил телефонный звонок. Мужской голос, показавшийся ей довольно неприятным, медленно, с расстановкой произнес:
— Здравствуйте. Я начальник охраны Виктора Голенищева, моя фамилия Укладов. Виктор Климентьевич поручил мне помогать вам в организации музея. Если не возражаете, я сейчас к вам приеду, привезу некоторые документы, и мы обсудим наш проект.
Что-то неестественное почудилось Евгении Константиновне в интонациях его речи — словно этот человек был иностранцем, повторявшим чужеземные фразы по бумажке. Евгения решила, что помощник Голенищева, очевидно, привык совсем к другому лексикону. Усмехнувшись, старая дама не в первый раз повторила про себя, что ее бывшего зятя окружают «одни нувориши и босяки, лезущие из грязи в князи». Тем не менее, она оценила политес неожиданного помощника и любезно откликнулась:
— Здравствуйте, господин Укладов. Конечно, приезжайте, я буду вас ждать. Адрес мой знаете?
Взглянув на себя в зеркало и убедившись, что пышные седые волосы причесаны вполне аккуратно, да и платье выглядит прилично, Евгения Константиновна пошла на кухню, поставила чайник. И, едва она это сделала, раздался звонок. Посетитель, назвавшийся Укладовым, уже находился внизу, перед подъездом, и Евгения узнала голос, прозвучавший по домофону. Удивившись такой оперативности, она не усмотрела в этом ничего странного, поскольку знала, что у подобных деловых людей вся жизнь расписана по минутам.
Облик Укладова не произвел на нее ни хорошего, ни плохого впечатления, но во взгляде его глубоко посаженных глаз в какой-то момент мелькнуло смутно знакомое выражение, и старая дама, через очки внимательно вглядевшись в лицо посетителя, спросила:
— А мы с вами раньше встречались?
— Наверное. Я ведь работаю у Виктора Климентьевича уже два года. Вы могли увидеть меня возле него или Инги Филипповны. А, может, я когда и по телевизору мелькнул.
— Да, вероятно. А как вас звать-величать по имени-отчеству, господин Укладов?
— Герасим Иванович.
— Какое редкое имя — Герасим, — удивилась Евгения. — Правда, сейчас стало модно давать детям старинные русские имена, но вы-то родились не сейчас. В вашем поколении так могли назвать только деревенского мальчика. Что ж, садитесь, уважаемый Герасим Иванович, скоро будем чай пить.
— Да мне, в общем-то, чаи гонять некогда, — заявил Герасим, усаживаясь за стол напротив Евгении Константиновны. — Я сразу к делу.
Старая дама снова обратила внимание, что у ее собеседника довольно неприятный голос: сиплый, скрипучий, глуховатый — словно когда-то был сорван или простужен на всю жизнь. Она про себя отметила, что этому помощнику лучше не присоединять свой голос к красивому баритону Голенищева.
— Так вот, мадам, — приступил к разговору Герасим, и слово «мадам» неприятно резануло слух Евгении Константиновны. — Вы говорили Виктору Климентьевичу, что к вам приходила женщина, назвалась украинской журналисткой, расспрашивала о вашей дочери. Было такое?
— Да… — Евгения немного растерялась. — А почему, собственно, вас это интересует? Вы же пришли поговорить о музее.
— Когда к вам приходила эта женщина? — продолжал допрос Герасим, не обращая внимания на растерянность старой дамы. — Какая она из себя?
— Ну, я точно не помню, когда это было… Может, вчера, а, может, — неделю назад… — Евгения Константиновна потерла лоб и с усилием продолжала: — Я не помню, как она выглядит… Хотя точно могу сказать, что женщина красивая. Взглянув на нее, я почему-то вспомнила Марину… А вам это важно?
— Мне все важно. — Герасим, навалившись грудью на стол, придвинул свое лицо ближе к лицу Евгении, и она инстинктивно подалась назад. — Я очень хочу, чтобы вы поднатужились и вспомнили кое-что еще.
В этот момент резко прозвучал телефонный звонок, и старая дама, вздрогнув, быстро схватила трубку. Звонил Виктор Голенищев. Она хотела сообщить ему, что у нее в гостях сейчас его помощник, но не успела: Виктор первым заговорил на эту тему:
— Евгения Константиновна, к вам скоро должен прийти один мой хороший знакомый, так вы уж, пожалуйста, примите его любезно.
— Да? А он уже пришел!
Старая дама не заметила, что в этот момент Герасим за своей спиной выдернул телефонный шнур из гнезда. Виктор не услышал двух последних слов Евгении Константиновны и, чертыхнувшись, с удивлением посмотрел на трубку. Потом позвонил Леониду и сообщил:
— У Евгении что-то с телефоном, но я успел ей сообщить о твоем приходе. Только не тяни время, чтобы старушка не забыла, что ждет посетителя.
— А можно ли сообщить ей о гибели Фалина? Или надо, чтобы кто-то ее подготовил?
— Если у тебя в связи с этим делом есть какие-то к ней вопросы, то сообщай. Она не так уж сильно обожала Фалина, чтобы убиваться из-за него.
А в этот момент Евгения Константиновна, обнаружив, что телефон перестал работать, возмущенно всплеснула руками:
— Вот неприятность! Отключили! Как только снегопад — так начинаются нелады. Но Виктор успел меня проинформировать о вашем приходе. Правда, он несколько опоздал, вы его опередили. Вы всегда такой оперативный?
— А вы не помните, какой я был раньше? — Герасим неожиданно встал и, опершись руками о стол, заглянул в глаза Евгении. — Смотрите, смотрите внимательно, мадам. Не узнаете?
— Нет… — Она растерянно заморгала, потом протерла платочком очки, посмотрела на Герасима еще раз. — То есть… Вы же сами сказали, что я могла вас видеть возле Голенищевых или по телевизору.
— А давно? Двадцать лет назад вы меня не видели?
Евгения неожиданно вспылила и даже стукнула рукой по столу.
— Слушайте, молодой человек, мне надоели ваши ребусы! Вы пришли говорить о музее или загадывать загадки? Если вы знали меня раньше, а я вас не знала, так в этом нет ничего удивительного. Актеры не могут знать всех своих поклонников.
— А я не был вашим поклонником, — криво усмехнулся Герасим. — Я был просто никто, мальчик Герка, сын домработницы. Вы и ваша доченька меня вообще не замечали, словно я пыль под ногами. Потому-то вы и не узнали меня через двадцать лет.
— Что?.. — Евгения Константиновна схватилась за сердце. — Герка? Сын Дуни? Не может быть!..
— Вы не узнали меня, и ваша дочка не узнала. Хотя однажды она увидела меня очень близко. Я тогда сопровождал Голенищева на телестудию, а она возвращалась с какой-то передачи. Скользнула по мне глазами — и тут же отвела взгляд. И такое у нее было лицо, словно увидела жабу. Может, она меня даже и вспомнила, да не захотела узнать.
— Марина ничего мне о вас не рассказывала…
— Конечно! Что ж о такой шантрапе, как я, говорить!
Взглянув в глаза Герасима, Евгения не на шутку испугалась и поспешила ему возразить:
— Ошибаетесь! Марина никогда не отличалась снобизмом, она дружила с людьми самых разных сословий и уровней. Она просто не узнала вас. Ну, а то, что вы были вором — дело прошлое. Вы же свою вину искупили, верно? Вас даже Голенищев взял в помощники, а ведь он…
В это время на кухне засвистел чайник, и старая дама сделала движение, чтобы встать, но Герасим остановил ее и почти толкнул обратно в кресло. Она испуганно от него отшатнулась, а он процедил сквозь зубы:
— Сидеть. Я спешу, не трепыхайтесь. Голенищев кого-то хочет к вам в гости направить, а мне эта встреча ни к чему.
— Значит, он имел в виду не вас?.. — пролепетала Евгения.
— Не меня. Я пришел сам по себе. Отвечай, как зовут эту бабу из Полтавы? Какого она возраста? Где остановилась в Москве?
— Я ничего не знаю… Мне плохо, позвольте взять лекарства…
Евгения порывалась встать, но Герасим снова удержал ее в кресле. Его пальцы, сдавившие ей плечо, показались Евгении твердыми и холодными, как железо. В памяти бывшей примадонны внезапно промелькнула сцена из «Пиковой дамы». Именно в партии Графини Евгения Потоцкая появилась на сцене в последний раз. Кассету с записью этого спектакля она сегодня утром вставила в магнитофон, собираясь послушать.
Чайник на кухне отчаянно свистел; казалось, еще немного — и взорвется. Пугающие глаза Герасима придвигались все ближе. Последним усилием воли примадонна дотянулась рукой до клавиши магнитофона и нажала ее. Раздавшиеся звуки заставили Герасима поневоле дернуться в сторону.
— Что такое?.. Зачем ты это сделала, старая дура? Ты будешь отвечать на вопросы?