— Значится, стихия наказала меня, — решил Дмитрий. — И поделом.
Тогда я в некоторой задумчивости взглянул на своего приятеля, стараясь не упускать из виду каждую мелкую деталь его поведения: пальцы в нервности теребят подол одеяния, взгляд опущен, губы поджаты. Я предполагал, о чем он думает, потому решительно перебил его не очень хорошие рассуждения:
— Ты считаешь, что лучше бы погиб на дуэли, достойно защищая права крепостных. Но кто бы узнал о твоих намерениях? Точнее, были ли они благими? Теперь уж мы и не узнаем, что стало с его крепостными. Быть может, сейчас у них более справедливый хозяин, а может — и нет. Твой поступок был скорее безрассудным, нежели благородным, извини меня за прямоту.
— Тебе не за что извиняться передо мной, я и сам слишком много времени посвятил этому. Но теперь ответь мне на вопрос: что же мне делать дальше?
— О, уверяю тебя, в К-городе мы найдем тебе предназначение, — заверил я Дмитрия, твердо пообещав себе, что сделаю все возможное, лишь бы он смог начать «новую» счастливую жизнь. — Кроме того, твое колено ведь не помешает тебе выходить на свежий воздух и глядеть на природу?
Однако Дмитрий горько рассмеялся:
— Я даже в некоторой степени рад, что ты с такой легкостью и наивностью рассуждаешь о стихии, о вере. Но если ты простил или сможешь простить меня в будущем за мое безрассудство, то природа не способна последовать твоему примеру.
— О, не говори глупости, выгляни же скорее в окно! Не этого ли ты разве жаждал увидеть?
— Ах, нет же! Стихия оставила меня еще в тот день, когда я принял вызов того барина, ибо сам для себя решил, что ни за что не отступлю. Ради бессмысленного героизма я потерял все, что у меня было. Природа не терпит предательства. Когда же я почувствовал, что в глазах темнеет от боли в ноге, в ту же секунду во мне словно умерла часть души. Вначале легкость, а потом — бесконечное ничего. Я не могу описать словами все, что чувствовал, чувствую и буду чувствовать, пока не оставлю свое тело в земле. Я лежал в кровати и надеялся, что мой дух, наконец, освободится, но этого не случилось. Я не видел смысла в своем дальнейшем существовании. Мне оставалось подчиниться судьбе и жить в мире лишним человеком. Мой дед рассказывал мне когда-то, что каждый человек рождается с каким-то своим предназначением. У кого-то это что-то великое, у кого-то — обыкновенное, «для баланса», так сказать. Но каждая жизнь ценна, если люди это предназначение выполняют, либо же делают что-то во благо миру, что, в принципе, равносильно. А я… — Он многозначительно посмотрел мне в глаза и грустно улыбнулся, как улыбаются детям, которые, взрослея, покидают отчий дом, так и не окончив свой монолог.
Несколько минут я глядел в окно, задумавшись над словами товарища. Как будто бы что-то переменилось в его мышлении. Если раньше вера в лучшее была ему присуща непреложно, то сейчас ее не было от слова совсем. Будто пуля пробила эту до того прочную решимость… и все-таки, случайность ли то, или же судьба, но Дмитрий находился здесь, со мной в бричке, а не глядел на меня с небес. Интересно, что чувствует тот барин, который вроде бы проиграл, но смог поставить крест на противнике, который уже невозможно будет снять? Знает ли он об этом? Любопытно ж, однако, что именно при таких обстоятельствах человек начитает искать ответы на самые разные философские вопросы, а поиски, конечно, оказываются напрасными, что вгоняет в еще большее отчаяние.
(дописано) Люди, какими бы особенными не были, до безумия просты. Есть те, кто следует принципам нравственности, а есть и те, кто ее отвергает. Человек разделил таких на «плохих» и «хороших», но что удивительно: люди могут быть одновременно и «хорошими» и «плохими» в одних и тех же условиях. Дуэль Дмитрия и барина тому пример.
Я задумался настолько сильно, что не заметил, как мои веки сомкнулись, и я погрузился в сладкую дремоту…
***
То было странные видения: вначале отсутствовало какое-либо материальное пространство, лишь слышно было тихое высокое пение. Я не мог разобрать слов (если они вообще были), но эта песнь была и загадочна, и тревожна. Мои глаза словно были завязаны, потому как движения ничего не сковывало и что-то явно происходило. А потом вдруг резкий невообразимо яркий свет ударил по глазам, как в тот раз, на дуэли. И я увидел медленно летящую пулю, которая была намного больше положенного. Мне хотелось повернуть голову и узнать, куда же она попадет, но это казалось невозможным: стоило мне двинуть шеей, как происходящее тут же устремлялось за моим взглядом. Когда привык я к этому нескончаемому полету, пуля внезапным образом раскрылась, как банан, а из нее выполз колышимый неизвестным дуновением белый цветок с шестью лепестками. Золотое донце цветка также начало стремительно видоизменятся: потемнело, выступили, будто на бумаге пропитались чернила, цифры. Передо мной возник циферблат с одной-единственной стрелкой, указывающей на цифру четыре. Я услышал четкий звон колоколов, а затем пространство наполнилось этими видоизменяющимися пулями, но все происходило намного быстрее. Звон не прекращался, пуль становилось все больше, они подлетали на определенное расстояние от меня, останавливались и раскрывались. Когда я не смог ничего разглядеть, кроме больших циферблатов с одинаковым временем, которое, ко всему прочему, не менялось, в воздухе материализовалась птица. Ее стало возможно рассмотреть, я узнал в ней ворона с пышным черно-синим оперением и горящей тростинкой в клюве. Птица казалась крохотной, раз в десять меньше диаметра часов. Огонек на веточке горел ровно, не мигал, да и не имел свойственных качеств, которыми обладает настоящее пламя.