— Сын учится в университете, в Санкт… Петербурге, влюбляется в сокурсницу, американку, женятся, уезжают в штат Ют, сын получает гражданство, рождаются дети, мальчик и девочка, люблю их ужасно. Ну и меня туда тянут, уже пошли соответствующие процедуры насчет Грин, этой, карты, сын говорит, ты, мама, без шести минут американка. Четырежды, страшно подумать, уже пролетала над океаном, пожила там в общей сложности… несколько месяцев. В последний раз лечу оттуда, а самолет как затрясёт!.. Как будто бы знак, так мне со страху показалось, не летай над чужими океанами! Чушь, конечно, океаны общие, но… Сын говорит, короче, мама, учи язык. Вот и учу. А способностей к языкам никаких.
Она вгляделась в книгу, пошевелила губами, забормотала:
— Зер из э бук он зе тейбл… Там есть… книга на столе… На именно вот этом столе, а не на каком-то…
— Без «там», — поправила ее девушка, — можно и «есть» опустить. Просто: книга на столе.
— А зачем тогда пишут? — воскликнула недоуменно Люксембург. — Пишут «там есть», но не говорят? Дурацкий язык.
— А вы, вообще, в школе какой язык изучали? — участливо спросил Эйнштейн.
— Немецкий.
— И…
— «Хенде хох», «Гитлер капут», «Дас ист фантастиш». Последнюю фразу уже позже узнала, когда первый в жизни порнофильм посмотрела.
— Понятно, — сочувственно вздохнул Эйнштейн, борясь с улыбкой, — обычный вариант. А как насчет узбекского, или где вы там жили… в лепёшечном раю?
— У!.. — «безнадежно» махнула рукой ответчица. — Салом, якши… Бола, опа… Нон… Чапан на топчан. Плюс несколько неприличных выражений, но произносить их не буду. — Чтоб вы знали, знание местных языков в социалистических республиках не требовалось. Всё делопроизводство — на русском.
— Как-то быстро у вашего сына получилось, и гладко, — Эйнштейн поцокал языком. — Обычно, говорят, мыкаются люди, прежде чем гражданами стать.
— А это благодаря мормонам, — просто сказала Люксембург, как про удачную погоду, причину урожая.
— Это кто такие? — спросила девушка, коротко взглянув на Олега, и опустила глаза, будто ей стало стыдно за свое опять незнание.
Олег полагал, что ему ведомы все приемы обольстительниц, но восточная внешность девушки и чуть уловимая неприступность во взгляде, которая иногда проявлялась за наивной доброжелательностью, заставляли его усомниться в собственной искушенности.
— Мормоны, это секта такая, — ответил за Люксембург быстрый Эйнштейн, язык которого, видимо, соскучился по продолжительному монологу. — Насколько помню, многоженство, по-ихнему, есть благо. А поскольку полигамия запрещена законами всех цивилизованных стран, то любвеобильные кавалеры женятся… На ком бы вы думали? На мертвых дамах. Круто? Своеобразный небесный гарем! Щёб мы так жили, а? — он хихикнул, глядя на Олега: — Нашли выход! Гоголь с его «Мертвыми душами» отдыхает!
— Уф, — как-то очень изящно и даже красиво, как показалось Олегу, сморщилась девушка, — это зачем же такое?
— А это кощунство, кажется, затем, — продолжал Эйнштейн, — что многоженство приближает раба божьего к небесному господину. Чем больше жён, тем ближе бог. Ну, еще пить-курить нельзя, как обычно в сектах, но это мелочь.
Наконец, вставила свое и Люксембург, без шести минут американка:
— Да-да, я вам больше скажу, что даже и кофе нельзя, и чай. Но это мелочи, вы правы! Сын у меня в университете увлекся этим самым мормонством, я была против, но это не главное… Главное для нас оказалось в том, что у мормонов крепкие семьи, сильнейшая взаимовыручка. Свадьбу в Ленинграде играли, не могу этот город по-другому называть, где они оба в ту пору учились. Студенческо-мормонская получилась свадьба. Спиртного ни фужера, зато как весело! Мы-то думали, какое веселье без водки! Ну, хотя бы шампанского! А на самом деле… Я тогда еще подумала, вот если бы все у нас были хоть чуть-чуть мормонами, тогда все бы у нас было по-другому.
Эйнштейн поддержал, с мечтательной улыбкой, вернувшись мыслью в трудную, но молодость:
— Да, помню, как при Горбачеве пропагандировали безалкогольные свадьбы. Учили вместо «горько» кричать «совет да любовь». Однажды я от этого чуть не отдал концы, клянусь! По тогдашним нормам, утвержденным местным общепитом, коньяк в ресторане отпускался в неограниченном количестве, а водки — только сто граммов на лицо. Абсурд? Вот и смешивали водку с растворимым кофе, ставили на столы, будто бы это коньяк, в количестве — хоть залейся. Все друг перед другом притворялись, как и было свойственно нашему обществу последнее столетие, да и сейчас не меньше, если местами не больше. Ну, я таки малость перебрал. Так бы ничего, но кофе! Кофе, разведенное спиртом! Или наоборот, водка усугубленная кофиём. Прикиньте? И лошадиные дозы! И если бы я, простите, сдох, то это было бы моим существенным вкладом в борьбу с алкоголизмом!