Глава 5
Увидеть снег и умереть
Дома Роза тщательно вымыла руки и прилегла на диван, отметив, что пора его пропылесосить из-за кошачьей шерсти. Сложила на груди ладони, закрыла глаза. Шум улицы ввинчивался в уши и мешал сосредоточиться. В голове крутилась песня, которая вспомнилась ещё на той скамейке: «Когда меня не станет, я буду петь голосами моих детей…»
Надо было схватить оракула-паразита за шкирку и трясти, трясти, трясти. Вырвать из него хоть какое-то оправдание нелепицы, которая червём засела теперь внутри. И другие хороши, никто ничего не предпринял. Хотя какой толк от старика, мальчишки и длинноволосой пампушки. Тот мерзкий тип просто застал их врасплох. Да и кто бы не растерялся? Эх, всё-таки можно было всем миром на него навалиться.
Двадцать второе октября. Половина весны, лето, половина осени. Выходит, снега она уже не увидит? Есть два варианта. Псих, которого накрыло сезонное обострение. Тогда посыпать его мысленно лепестками роз и забыть. Прямо грузовик лепестков подогнать и опрокинуть на этого гада. А если не псих? Не открывая глаз, она усмехнулась. В таком случае лечиться надо ей, поэтому первый вариант казался гораздо лучше второго.
Внезапно Роза охнула и скрючилась – на живот приземлились четыре лапы. Окаянный Йося уже отпрыгнул на безопасное расстояние и рассматривал её с ленивым любопытством. Трюк назывался «День в разгаре, чего разлеглась?». Практиковался нечасто, но всегда действенно – пришлось встать.
– И ты туда же? Помереть спокойно точно не дашь.
Двадцать второе октября. Откинуть дату не получалось, она сверлила мозг почище соседской дрели. Роза открыла ноутбук, подключилась к корпоративной сети.
«Прошу уволить меня по собственному желанию». Заявление улетело на согласование руководству. Прощай, синекура! Двадцать лет назад мастодонт по имени Роза осел в мебельной компании и стал её неотъемлемой частью. За эти годы попытки что-либо изменить разбивались о собственные страхи. В понедельник, конечно, поднимется шум. Упирающегося мастодонта схватят за хобот и попытаются вернуть на место. Но если и суждено вымереть, то с музыкой, а не среди опостылевших цифр. До двадцать второго октября можно многое успеть – и большое, и малое. И даже коснуться рукой хрусткого снега – из окна виднелись белые колпаки гор.
Вспомнилось, как шестилетний сынок уткнулся однажды в её колени с рыданиями: «Мама, ты скоро умрёшь! Ведь тебе уже целых тридцать лет!» Она вскидывала его невесомое тельце так, что он подлетал в воздухе, и кружила, успокаивала. Теперь вымахал дядька с волосатыми ногами, женился, уже и не покружишь.
Молодые жили отдельно, Роза в очередной раз порадовалась этому обстоятельству. Не хотелось, чтобы видели сейчас мать в таком раздрае.
Закурлыкал телефон. Сын, лёгок на помине.
– Как дела, мам?
– Да всё хорошо. С утра прогулялась. – Роза, как фокусник, тут же извлекла из памяти и другие обстоятельства сегодняшнего променада: – Кашу купила. Вы как?
– У нас тоже всё хорошо. Что за каша?
– Перловая, в консервной банке. Вкус детства.
Алибек хмыкнул. Это означало – чем бы мать ни тешилась, главное, жива и здорова.
– Ну расскажешь потом, удался ли экскурс в прошлое.
У неё вдруг перехватило горло. Какой, к чёрту, снег? Нашла о чём переживать – снега не увидит! А как же внуки? Внуки! Такие же смешные и невесомые, как сын в детстве. Получается, их она тоже не увидит, если двадцать второе октября – её дата…
Роза копалась в ящиках шкафа, искала блокнот. Был какой-то неиспользованный, точно был. Документы, школьные грамоты сына, её различные сертификаты, выписки, счета, ксерокопии. Человек по ходу жизни обрастает кучей бумажек. Надо обязывать каждого выращивать дерево. Родился? Вот тебе саженец на макулатуру, которой забьёшь в течение жизни не один ящик и не найдёшь потом среди этого хаоса такой нужный в данную минуту блокнот.
Когда-то, во времена развода с мужем, обычная тетрадь и обычная ручка помогли не сойти с ума. Она с детства что-то писала: рассказы, заметки, стихи. Однажды даже набросала фантастическую повесть и отправила в журнал «Весёлые картинки». Оттуда прилетело письмо о том, какая замечательная история получилась, далее следовал список нестыковок в сюжете. Писателя, как и художника, обидеть может каждый, поэтому повесть с рыданиями была уничтожена. Впоследствии она жалела об этом неоднократно, по прошествии лет с удовольствием перечитала бы.
В истории с мужем сама судьба подсунула тетрадь и шепнула на ухо: «Пиши». Даже и не тетрадь это была поначалу, какой-то клочок, который подвернулся под руку. И она писала… Где-то строки расплывались от слёз, где-то от нажима рвалась бумага, где-то автоматной очередью выстреливали восклицательные знаки. Но час от часу становилось легче. И дышать, и писать, и просто жить.