Палата затихла в ожидании, но Чониа не показывался.
– Подумать только! Как он чужой хлеб жрал, а! Эге-е-е! – Голос Кучулориа громом рассек напряженную, готовую разорваться тишину.
И опять сомкнулась тишина. Квишиладзе вперился глазами в Кучулориа и готов был испустить свое «а-у-у», но Кучулориа погрозил пальцем, и у Цуциного возлюбленного вопль застыл на губах.
В палату вошел Чониа.
– Кто засветил лампу? – Он произнес это так, будто человека, совершившего это, ждала верная смерть.
Квишиладзе хлопнул крышкой катхн. Чониа обернулся. Оторопь длилась не более секунды. Он прыгнул кошкой и вцепился в катху. Квишиладзе одной рукой схватил Чониа за шиворот, а другой поднял полено и трахнул им его по голове. Чониа свалился на пол, Кучулориа мигом оказался рядом и, пока я сообразил выйти и разнять их, с такой ловкостью и сноровкой колошматил застрявшего между кроватей Чониа, будто никогда и не слышал о болях в позвоночнике. На крики и возню в палату вбежали мой дядя Мурман и Хосро. Население лазарета Мурмана Ториа сбежалось на место происшествия.
– Что здесь происходит?! – закричал Хосро.
Чониа дали понюхать нашатыря и привели в чувство.
– Да ничего такого, Мурман-батоно, пошутил я немного, – простонал Чониа и укоризненно – Квишиладзе: – И как это шуток не понимать?
– Вот, поглядите, будьте добры!.. – воскликнул Квишиладзе и тут же осекся.
Мурман долго ждал, чтобы ему объяснили, что здесь стряслось, но все хранили молчание.
И на меня поглядел Мурман. Знаком я объяснил ему, что все расскажу позже.
– Баловства здесь не допускайте. Обходитесь без ссор и драк! – сказал дядя Мурман и удалился.
Вернулись к себе и мы.
Чониа лежал под одеялом, свернувшись калачиком как пес. Перебрав всю провизию Цуцы Догонадзе, Кучулориа переносил ее на новые места и, послушно выполняя все, что скажет законный владелец, рассовывал снедь под койкой и у его изголовья.
– Чониа съеден! – отметил Замтарадзе.
Разложив все по местам, Кучулориа поставил котел и начал готовить ужин. Пока варилось гоми, Чониа то и дело со стонами и проклятьями выбегал во двор. Всякий раз это сопровождалось солеными замечаниями Квишиладзе и Кучулориа. Варамиа ворочался с боку на бок и стонал. Душа его была не на месте. Квишиладзе накрыл стол по-царски, даже по стакану водки роздал. Наелись до отвала. Поболтали, пошутили, и затих лазарет.
Утром меня разбудил Замтарадзе – он звал к себе Чониа.
Отодвинув занавески, Чониа остановился на пороге.
– Подойди ближе! – сказал Замтарадзе.
Чониа послушался.
– Что собираешься делать с деньгами, которые Цуца Догонадзе передала Квишиладзе для доктора? – спросил абраг.
Чониа – на дыбы, отпираться, но вдруг сник и, сунув руку за пазуху, вытащил деньги Цуцы Догонадзе.
– Откуда знаешь? – шепотом спросил он, протягивая ассигнацию Замтарадзе.
– Зачем мне суешь, я что – Мурман Ториа?
Чониа осекся.
– А как же быть?
– Надо хозяину вернуть.
– А хозяин кто? Квишиладзе или доктор Мурман?
– Квишиладзе. Он должен передать Мурману.
– Опять бить будут. В третий раз. Убьют.
– Не надо доводить до того, чтобы тебя били. Эти деньги доктора, но отдать их должен Квишиладзе.
– И вам не надо было доводить дело до того, чтобы вас били... там! – сквозь зубы отпустил Чониа.
У Замтарадзе глаза на лоб выкатились.
– Где это, мой дорогой?
– А там, на Саирме.
Я ничего не понимал. Ясно было только, что Чониа где-то видел, как били Замтарадзе. Иначе Замтарадзе должен был бы возражать, протестовать, но он молчал, вглядываясь в лицо Чониа, и думал, думал...
Чониа ожил, растерянность Замтарадзе была ему на руку, и не мешкая выпал.
– Когда Цуца мне деньги давала, она сказала – отдай доктору сам.
– От сердца у него отлегло, он перевел дыхание – вывернулся, даже самому понравилось.
– Тогда отнеси и отдай, – Замтарадзе махнул рукой.
Чониа постучался в дверь Мурамна и вошел.
– Не говорите Отиа про нас разговор с Чониа, – попросил Замтарадзе.
Когда я просле завтрака вернулся в палату, у Кучулориа уже готов был утренний гоми. На стуле стояли четыре миски. Табуретка, на которой покоился котел с гоми, он пододвинул поближе к Квишиладзе, принес сыра, и, как это повелось в последние дни, Квишиладзе стал делить пищу, ничего не положив, однако, в миску Чониа. Он сунул руку под кровать, вытащил окорок и, срезав тоненькие кусочки, разложил их по местам.
– Ткемали заправим, вон бутылка стоит, – сказал он. – Беречь надо, кто знает, как дела пойдут.
Кучулориа свою миску поставил поближе к Варамиа. Он был явно не в духе – видно, надеялся что завтрак будет поплотнее.
– Есть вметсе будем, – сказал Кучулориа Варамиа. – Ложку из твоей миски тебе, ложку из моей – мне, а то пока я тебя покормлю, мой гоми остынет, вкус уже не тот будет.
– Почему Чониа обделили? – спросил Варамиа.
– Животом мучается, нельзя ему, – фыркнул Кучулориа.
– Вчера мучился, сегодян вроде полегче.
– Он моего, слава богу, как следует попробовал. Столько нажрал, что и впрок не пошло. Все – мое, и мне лудше знать, кому давать, а кому – нет! – твердо сказал Квишилидзе.
– А я говорю разве, чтобы ты его своим кормил? – вступился Варамиа. – Гоми и сыр – от доктора Мурмана. Он на всех дал. Что виноват Чониа перед богом и тобой – это одно. А гоми и сыр ему положенs? и его долю вы должны ему отдать. Раз за справедливостью дело – вот вам она, справедливость.
– Ты что, спятил? Какая там справедливоть – полно молоть! – вспылил Квишиладзе.
– Да-да, конечно, конечно, – зачастил Кучулориа. – Чего это ты вступаешься за подлеца? Это как понимать, а?!
– Я ни когда ни за кого не вступаюсь, – спокойно отвтеил Варамиа. – Что скажет доктор Мурман, если узнает? Я за справедливость. Отдайте Чониа его долю из того, что дал Мурман! – И опять притихла палата.
– Что еще нужно этому несчастному? – сказал я Замтарадзе. – Сам он без чужой помощи куска хлеба положить в рот не может. Обозлит всех, и некому будет его кормить. И жаловаться он не будет – не такой этот человек. С голодухи отдаст богу душу, и понимай как звали.
– Вот чтоя подумал! – Обьявил Квишиладзе. – Кучулориа, переложи из миски Варамиа кусок моей свинины себе. Так-то. Теперь поди сюда и это гоми положи Чониа. – Квишиладзе вынул из своей миски кусочки окорока и отодвинул миску от себя. – Варамиа-батоно, я не стану есть гоми и сыр, поднесенный Мурманом, мне своего хватит, и я благодарен доктору Мурману – он помог мне перебиться, пока у меня своего не было. Ну, как? Теперь – по справедливости?