Лаз! Я должна тебе сказать... Но мешают люди, а мы никогда не бываем вдвоем. Мне зажимает рот страх – вдруг ты считаешь, что женщина не может прикасаться к таким делам?
День вчерашний для меня так же необычен и тревожен, как и тот минувший день, когда я первый раз увидела тебя на дороге в окрестностях Очамчиры. Видно, встречаться в таких загадочных, невероятных условиях написано нам на роду и предначертано свыше.
Подумай сам и скажи – разве я не права?
Вчера я долго не могла уснуть, все из-за нашей встречи. И спрашивала себя, почему же я думаю о ней непрестанно, как и тогда, в очамчирскую ночь. Только под утро я задремала, не понимая, что происходит со мной.
А утром пришла ясность, все стало на свое место, и я смогла наконец понять, что меня так бесконечно волнует. Конечно, я не открою тебе ничего нового, но не могу не сказать – ты так безрассудно ведешь себя, лаз!
Ираклий, по-моему, твердо уверен, что ты Арзнев Мускиа. Но даже если бы он знал правду, от него не может быть ничего дурного. Дело не в нем, дело в тебе самом, в том, как вчера, в Ортачальских садах, ты был так губительно неосторожен! Ты знаешь сам, за то, чтоб тебя изловить, обещана награда, и какой-нибудь негодяй будет счастлив выстрелить тебе в спину.
Зачем тебе все это? Почему ты появился здесь? Я не имею права спрашивать, но от тюремной решетки тебя отделяет только шаг... Ради бога, скройся скорей, уезжай! Я посылаю тебе это кольцо в память нашей возвышенной дружбы. Аметист мой любимый камень и камень месяца моего рождения.
Лаз, уезжай!
Н.
Госпожа Нано! Я был поражен, когда получил ваше письмо. А потом радовался, как дитя. Потому что, поверьте, я никогда в жизни не получил ни одного письма. Писать мне было некому и некуда! И все-таки я счастливец, не смейтесь, но это так. Я утверждал это и раньше, но все смеялись в ответ, зная мою жизнь. Но не будь я счастливцем, разве встретил бы я вас в Очамчире? И после этого жить и бродить по белу свету лишь для того, чтобы встретить вас второй раз. Только с избранником судьбы возможны такие чудеса. И сегодня еще одно чудо – первое в жизни письмо, написанное самой прелестной в мире рукой! Конечно, вы сами не можете и понять, что значит ваше письмо. Этого никто не сумеет понять. Человек, подобный мне, не сможет устоять на земле, если нет никого на свете, кто бы подумал и потревожился о нем. А я уже давно живу так, что принужден в полном одиночестве думать и о себе, и обо всем на свете. Оба эти груза вместе я должен нести один. Их нельзя разделить и каждый тащить отдельно или суетливо взвалить на плечи только один из них... И, верно очень хорошо, что я один, что весь мир во мне одном. Онако человек такой, как я, в конце концов забывает, что о нем может думать другой человек. Забывает... И потребность в таком чувстве притупляется и словно отмирает, будто зарастает мхом и покрывается пеплом. Так ты и живешь – то тяжело, то легко, то весело, то печально – и не подозреваешь даже, что человек одарен еще одним прекраснейшим свойством – радостью от того, что кто-то другой думает о тебе, искренне и бескорыстно беспокоится о твоей судьбе. Как драгоценный камень, редка и дорога та радость. Сколько невидимых нами усилий совершается на небесах, чтобы спустить нам эту благодать. Всевышний я уверен, делает это для избранных. И таким избранным стал я... Как же не считать себя счастливцем, если вы одарили меня такой радостью.
Вы спрашиваете, зачем я приехал сюда... Отвечать слишком длинно, но, когда мы встретимся, может быть, сумеем поговорить об этом – так предсказывает мне сердце. Пусть вас ничто не волнует, госпожа Нано, у меня нет дурных предчувствий... Не думайте, что я целиком полагаюсь на случай, но я верю в свой дар предвидеть. Как мне не верить... Природа вручила мне его заведенным, как часы, и я имел тысячу возможностей испытать его на прочность. Только не думайте, бога ради, что я эгоист и не считаюсь ни с кем, кроме себя. Если человек, как я, провел всю жизнь в гонениях, в поисках прибежища и укрытия, он превосходно знает, что его удачи целиком зависят от людей, с которыми он связан, благодаря которым он жив. Если я сам хочу быть на свободе, то я должен думать о свободе тех, которые протянули мне руку помощи, о том, чтобы их не настиг закон, расплата и наказание. Эта простая истина для меня как заповедь – если друг в беде, и ты в беде. То же самое, что я писал о двух грузах... Я принял меры, знайте, госпожа Нано, я не принесу зла никому из тех людей, с кем встречаюсь сейчас здесь, в Тифлисе.
Ваш бесценный дар вверг меня в крайнее смущение. Это я должен был преподнести вам подарок, но я боялся, что покажусь вам назойливым и фамильярным. Принимаю ваш камень как дар королевы и благодарю нижайше как ваш рыцарь и один из подданных вашего королевства.
Это письмо я пишу в задней комнате конторы Ираклия, его доставит вам посыльный, верный человек... Я молю вас об одном: верьте мне, доверьтесь мне, не избегайте меня, не вставляйте меня. Без вас жизнь моя потеряет смысл.
Ваш верный раб Д. Т.
Я был убит, госпожа Нано, тем, что обидел вас. Вы сказали: ты оскорбил меня, лаз, ты вел себя недостойно! С этими словами вы вышли из экипажа, еле попрощавшись со мной, поднялись по ступенькам крыльца, уходя так, как уходят навеки. Я чуть не помешался с горя и, перестав владеть собой, хотел мчаться вслед за вами, чтобы просить прощения... Хорошо, что вовремя взял себя в руки и сумел сообразить, что вы можете принять за оскорбление. Пешком я вернулся в гостиницу, подавленный и несчастный.
Всю ночь я писал это письмо. Молю бога лишь об одном, чтобы вы в гневе не вернули мне его назад нераспечатанным.
Клянусь вашей жизнью – самым дорогим, чем я могу поклясться на этом свете, – все, что я сделал, я делал только для вас. О себе я думал лишь тогда, когда спросил, почему вы в дурном настроении. Спросил для того, чтобы получить ваш ответ и суметь оправдаться.
Но вы не дали мне этой возможности, и теперь я вынужден писать, а писать труднее, чем сказать. И я мучаюсь, не нахожу верных слов, зачеркиваю и снова пишу. А то, что выходит из-под моего пера, так далеко от того, что живет в моей душе.
Помните, когда мы вошли в зал, вы оперлись на мою руку? Ираклий отстал от нас, и получилось, что внимание всех присутствующих было устремлено к нам, вернее – ко мне, потому что меня мало кто здесь знал. И я заметил улыбочки и подмигиванья... А когда нас пригласили сесть и к нам подскочила та самая госпожа Мариам, с которой я познакомился в вашем доме, я тотчас же догадался, что она успела обежать всех и оповестить, что видит нас вместе не в первый раз. Скажите сами, разве не обязан я был предприпять что-то решительное, чтобы развеять сплетни, которые завихрились вокруг вашего имени?