– А зачем же, Дата-батоно, понадобилось, чтобы мой пес все это время брехал без передыху?
– На его брехню из деревни хоть кто-нибудь да прибежит. Не может того быть, чтобы тебя одного здесь купили. Спали они себе преспокойно, а услышали лай, подумали, с чего собака мельника разгулялась,– может, Туташхиа явился, засел в кустах и высматривает. Пока собака лаяла, ни одного из дома не выгнать было. Сидели себе, сжимая казенные револьверы, и мечтали о пяти тысячах. А теперь, когда пес замолчал, они решили – ушел Туташхиа. Трус любопытен и до сплетен, как баба. Они места себе не найдут, пока по одному не приволокутся сюда и не разузнают, с чего это пес из себя выходил. Жалко, времени у меня нет, а то б я остался и поглядел на всю эту роту своими глазами. Я ухожу. Бери пять рублей. Они тебе пригодятся, а больше у меня нет.
– Не надо, Дата-батоно...
Бониа и правда не хотел брать денег. Туташхиа это понял.
– При другом обороте дела не было б разницы, взял бы эти пять рублей или нет. Хватило б и того, что я тебе предложил, а там бы уж делал как знаешь. Но теперь такой расклад получился, что предложить мало, надо, чтоб ты их взял. Так что давай клади в карман и запомни всех, кто придет нынешней ночью и завтра с утра пораньше будет спрашивать тебя, с чего это собака лаяла.
Мельник взял деньги, вытащил из кармана кисет и спрятал.
– Смотри, Бониа, не обмани меня, а то я такое устрою, что полетишь ты с этой мельницей, и не то что о приданом, о мамалыге тебе и дочкам твоим скучать придется.
Бониа двумя руками держал развязанный кисет и не мог отвести от него глаз. Туташхиа поднял с пола кота и срезал с лапы веревку.
– За что ты даешь мне эти пять рублей, Дата Туташхиа!.. – закричал Бониа. – Забери их обратно. Не нужно денег, я и так скажу, кто придет и станет спрашивать...
– Тс-с-с, Бониа, спокойно! Я заплатил тебе не только за это. Гляди, гляди в кисет! Мельник поглядел.
– Гляди и соображай – увидишь, кто ты есть и каким должно быть человеку. Для того я и дал тебе эти деньги.
Туташхиа снял со стены бурку, перекинул ее через локоть.
– Дата Туташхиа, лучше б ты убил меня,– рыдал Бониа. Туташхиа был уже у двери, когда Бониа крикнул ему:
– Погоди, Дата-батоно, послушай, что я скажу... Абраг обернулся.
– Знаешь, кто со мной говорил в Кутаиси и на это дело уломал?
– Кто? – Туташхиа приблизился к мельнику.
– Сидел там еще жандармский начальник, здешний, кутаисский, но он больше молчал, а говорил твой двоюродный брат Мушни Зарандиа. Только он назвал себя по-другому, думал, я его не знаю. А я все знаю: и что он полковник – знаю, и что в Петербурге большими делами ворочает – тоже знаю. Это он купил мне мельницу у Шарухиа.
Дата Туташхиа стоял будто вкопанный, но это длилось лишь мгновение. Он поднял коптилку, поднес ее к лицу мельника и осветил глаза.
– Когда это было?
– В июне.
– Не врет,– тихо сказал Туташхиа и поставил коптилку на стол.
Абраг думал. Мельник помолчал-помолчал и говорит:
– Неверный и хитрый он человек, твой брат, Дата-батоно. Остерегайся его, ой как остерегайся!
– За мной не Мушни гоняется – его начальство за мной по пятам ходит, а у него служба такая – никуда не денешься,– делает, что велят. Таких, как он, у них хорошо, если два-три найдется. Ты об этом помнить должен. А осторожности мне хватает. И если смерть моя разыщет меня, так не оттого, что берегся плохо, а оттого, что этот час судьбою назначен.
Туташхиа распахнул дверь. Кот прыгнул через порог и побежал прямиком к дому Ноко Басилая.
– Это порода в нем играет! Ты только погляди на эту туташхиевскую породу!
Абраг обогнул мельницу, сбежал по склону, перепрыгнул через забор Бечуни Пертиа. Он на цыпочках поднялся по черной лестнице и приоткрыл дверь. В коридоре было темно. Абраг пошарил по стене, нащупал дверь, постучал. Подождал немного, никто не отвечал, и он взялся за ручку. Сзади слабо скрипнул пол. Туташхиа пошел на звук и приник ухом к двери, из-за которой донесся скрип. Снова полная тишина, но кожей и нюхом абраг чувствовал, что за дверью кто-то притаился. Может, чужой? В конце коридора светлело окно. Лупы отсюда не было видно, только ветки ореха мерцали серебром, и дальше, где кончался двор, среди фруктовых деревьев прятались маленькие домишки. Он вдруг вспомнил свое стадо и бычка Кору, который весь пошел в своих предков и превратился в здоровенного черного бугая с огромным белым яблоком на боку. Кора ворочал голубыми, помутившимися от старости глазищами, и абраг, улыбаясь воспоминанию, любовался бравым бугаем, который достался ахалкалакским молоканам и которого вернуло ему сейчас его воображение.
Он постучал.
– Кто там? – послышался из-за двери голос Гуду.
Туташхиа не успел отозваться, как под полом прокукарекал молодой петух – длинно, отрывисто, хрипло. Видно, это был первый его крик.
Туташхиа но подождал, пока он затих, и сказал негромко:
– Это я – Дата, открой!
– Пожалуй! – чуть помедлив, ответил мальчик.
Щелкнула задвижка.
Дата Туташхиа пошел, запер за собой дверь и стал у порога, разглядывая Гудуну Пертиа.
Мальчик прикрыл поплотнее ставню, подошел к камину, разгреб угли и принялся раздувать их. На гостя он даже не взглянул и двигался нехотя, будто его понуждали.
Дата Туташхиа сосредоточенно разглядывал мальчика с высоты своего роста. Скинул бурку.
– Я два года здесь не был... Сколько теперь тебе?
– Четырнадцать, пятнадцатый,– ответил Гудуна Пертиа, отодрал от стены клочок старых обоев и вернулся к углям. Бумага вспыхнула.
– Четырнадцать, пятнадцатый... Да, так и есть. – Он пристально вглядывался в лицо мальчика, освещенное пламенем горевшей бумаги..
Гость и хозяин как стояли, так и глядели друг на друга, пока от бумаги не остался лишь пепел и комната снова не погрузилась в темноту.
– Засвети коптилку, лампы не нужно,– сказал Туташхиа. Мальчик снова сорвал со стены полоску обоев, зажег свечу и, стоя спиной к абрагу, уставился в огонь. Абраг оглядел комнату.