В мире, созданном Чабуа Амирэджиби, даже те суждения героев, которые могут быть кем-либо восприняты как сделанное «задним числом» предвидение, при непредвзятом, добросовестном восприятии предстают как вполне достоверные разговоры начала двадцатого века. Тот же Сандро Каридзе, говоря о добровольно, но все же под давлением жестоких исторических обстоятельств вошедшей в состав России Грузии, так вглядывается в будущее (по сути дела, именно в наши дни, хотя роман написан почти двадцать лет назад): «…Если появится политическая сила, которая под знаменем будущего Всероссийского государства даст народам Российской империи гарантию полного удовлетворения всех их национальных, гражданских и культурно-экономических интересов? Кому тогда будет нужна независимость и зачем?.. Сможет ли политическая мысль России предложить такой модус существования, когда освобожденные народы предпочтут сохранить единое государство? От этого зависит все, в этом корень дела».
Хотелось бы только, чтобы читатели увидели: этот смысл разлит в произведении Чабуа Амирэджиби во всей его целостности, а не только в монологах и диалогах героев.
Роман необычайно многогранен и разнообразен. Сонм его героев пополняют, как уже говорилось, многочисленные рассказчики. И в краткой статье невозможно характеризовать даже и основные образы романа и их соотношение. В конце концов внимательный читатель сам их всех увидит в их плоти и духе. Но об одном соотношении образов трудно не сказать, ибо слишком сложно и даже таинственно это соотношение. Речь идет о главных героях: двоюродных братьях Дате Туташхиа и Мушни Зарандиа, об абраге и полицейском, выдающемся сыщике.
Автор послесловия к грузинскому изданию романа, вышедшему в 1987 году, Реваз Тварадзе, пишет о Мушни Зарандиа: «Сколько бы мы ни искали, нам не удастся найти в Зарандиа такого порока, который позволил бы объявить его воплощением зла… Подобно Дате Туташхиа, он одарен почти всеми достоинствами и добродетелями…»
Но критик все же нашел один непоправимый изъян: Мушни Зарандиа «неведома любовь». А это значит, что все его добродетели — только маскировка.
Я не знаю, каков был замысел писателя, но если рассматривать образ Мушни Зарандиа объективно, дело явно обстоит сложнее.
Вполне трезвый рассказчик, граф Сегеди не раз говорит о том, что «Зарандиа самозабвенно любил Дату Туташхиа, считал его родным братом и видел трагедию в его скитальческом существовании».
Никакому сомнению не подвергаются в романе и слова Мушни Зарандиа о его любви к Грузии: «Я служу престолу лишь потому, что не вижу пока для своей родины и для своего народа лучшего настоящего и лучшего будущего. Я делаю только то, что считаю полезным моей стране. Так будет до гробовой доски. Если политики и революционеры найдут путь, который должен привести мой народ к лучшему будущему, и я в этот путь поверю, никто раньше меня не станет на их сторону».
Итак, Зарандиа по меньшей мере любит и родину, и Дату Туташхиа. И если даже он направляет руку его сына-убийцы, в этом может скрываться более темная и глубокая тайна, чем нелюбовь.
Сопоставление Даты Туташхиа и Мушни Зарандиа не столь простая и разрешимая проблема, какие предстают в «обычной» современной литературе.
Отмеченный гениальностью мыслитель Константин Леонтьев опубликовал в 1890 году свои суждения о двух графах — Алексее Вронском и Льве Толстом, ставя вопрос: «…Который из них должен быть для России дороже — сам творец или создание его гения? Великий ли романист или воин, энергический, образованный и твердый, видимо, способный притом понести и тяжкую ношу государственного дела?.. Я с этой патриотической точки зрения предпочитаю Вронского не только Левину, но и даже самому гр. Толстому. В наше смутное время, и раздражительное, и малодушное, Вронские гораздо полезнее нам, чем великие романисты и тем более, чем эти вечные «искател и», вроде Левина, ничего ясного и твердого все-таки не находящие… Без Вронских мы не проживем и полувека… без них и писателей национальных не станет, ибо и сама нация скоро погибнет… Пошли бог России как можно больше таких знатных людей, смелых и осторожных, твердых и сдержанно страстных…»
Можно вполне представить себе грузинского мыслителя, который скажет о Мушни Зарандиа и судьбе. Грузии именно так, как сказал Леонтьев об Алексее Вронском и судьбе России.