Иду назад к письменному столу, беру чистый лист бумаги. Торопливо пишу слова: «дом, дерево, человек, труба, птицы, Анды, Брамапутра, Великобритания, Орест, Государственная бюджетная комиссия, нос, масленица, налоговый совет, телефон, растворимый кофе, замша, Кронборг». Довольно. Я знаю слишком много.
«Многие люди курят», — пишу я. Пошарив в карманах, отыскиваю несколько сигарет, зажигалку. Закурив, продолжаю писать. «Я, Дания, Земля, Солнце, Юпитер, Меркурий, Сатурн, Мир, астронавтика, хромосомы». Трудно вообразить что-нибудь, чего бы я не знал. В небе слышен рокот самолета. «ДС-8, Юнкерс, Мессершмит, Каравелла, МИГ, Сабр…» Каждое слово связано с определенными представлениями. Дания. За стенами этого дома расстилается Дания. Взяв лист бумаги, пытаюсь изобразить Данию. Выходит не слишком похоже. Ютландия с соплей под носом, Зеландия, окруженная пышками: Фюн, Лоланн, Мёен, Фалстер и справа вверху — Борнхольм.
— Карты на стол, Мартин Ферн! — приказываю я.
Послать бы его к черту. Но ведь он мой единственный собеседник. И он довольно-таки угрюм. Молчит. Слова из него не вытянешь.
— Что ты больше всего ценишь в жизни, Мартин?
По-прежнему никакого ответа.
Предлагаю ему на выбор самые что ни на есть роскошные блюда: беф-строганов, котлету деваляй, жареных цыплят. Вина: виски, джин, портвейн, бордо, бургундское, божоле. Женщин — груди, бедра, гладкие животы!..
А он хоть бы хны… Я решил больше не обращать на него внимания и заняться собственной персоной. Итак, я сижу в этой комнате. Лето. На деревьях листва, солнце повсюду рассыпало золото. Похоже, что сейчас июль. Значит, я родился в июле. Родился сорокалетним, в обличье Мартина Ферна.
Стук в дверь. Она отворяется, в нее просовывается пухлый локоток, затем появляется поднос, на нем чашка, печенье, сахар и молоко.
Смотрю, кто принес мне еду. Девушка. Лет двадцати с небольшим. Блондинка. Голубоглазая. Пухлая. Белые зубы обнажены в улыбке. На девушке халат медицинской сестры.
— Пожалуйста! Вот ваш чай, господин Ферн!
— Благодарю! — отвечает господин Ферн.
Она торопливо оглядывает меня. Настороженно. Что-то ее поразило.
— Как поживаете? — спрашивает она.
— Великолепно!
Она смеется. Что-то ее забавляет. Я смеюсь вместе с ней. Так мы глядим друг на друга и хохочем.
— Что вас так развеселило? — спрашиваю я.
— Хорошо, что вы пришли в себя!
— Да! А как вас зовут?
— Лиза Карлсен! Вы каждый день спрашивали об этом!
— Здравствуйте, фрекен Карлсен!
— Здравствуйте, господин Ферн!
— Вы в этом уверены?
— В чем?
— Да в том, что я и есть этот самый Ферн!
— Ну конечно, вы — Мартии Ферн! Больно вам?
Задумываюсь над ее словами. Мысленно ощупываю все тело Мартина Ферна от головы до ног.
— Нет, нисколько. А разве у меня что-нибудь болело?
— Рука! Вы жаловались, что у вас болит рука!
— Какая?
— Вот уж не помню!
Опустив поднос, она снимает с него чашку и хлеб и ставит все это на столик. В чашке кипяток, в нем плавает пакетик с заваркой. Из пакетика вырываются рыжие змейки.
— Пожалуйста!
— Спасибо!
Присаживаюсь к столу, вытряхиваю из пакетика остатки чая. Интересно, сколько сахару я кладу в чашку?
— Два куска, господин Ферн!
— Два куска сахару. Таков, значит, вкус Мартина Ферна. Он не сластена и в то же время не аскет.
— Я вижу, вы сегодня курили!
— А что, обычно я не курю?
— Мы всегда следим, чтобы вы курили при нас! Вы очень неосторожны с окурками!
— А кто это «мы»?
Она пожимает плечами.
— Ну… персонал!
Прислонившись ко второму креслу, она с любопытством глядит на меня. Одна рука ее лежит на бедре, другой она оперлась на спинку кресла. Взгляд у нее добрый, участливый. Она не спешит уйти.
А я смотрю, что же она поставила передо мной. Все это мне хорошо знакомо. Чашка. Хлеб. Сыр. Варенье. Апельсины. Понятно: Южная Африка. Апартеид.
— Что здесь такое? — спрашиваю.
— Чай…
— Да нет, что за заведение?
— Санаторий!
— А я-то как сюда попал?
— Вы больны, господин Ферн!
Вот уж не чувствую себя больным.
— Нет! — протестую.
— Да! — настаивает она. — Хотя доктор Эббесен говорит, что физически вы действительно совершенно здоровы! Вы нисколько не пострадали…