— А у него какая болезнь? — спросил я после завтрака Лизу Карлсен, когда она провожала меня.
— Внезапные приступы гнева! — пояснила она. — Вы не обратили внимания на его палку?
В самом деле, за его стулом стояла огромная палка. Черная, с набалдашником из слоновой кости величиной с биллиардный шар. Старику на вид лет семьдесят, у него совершенно голый череп.
— Чем я его обидел?
— Как-то раз вы обнаружили в своей тарелке волос…
— Ну и что же?
— Вы спросили, не его ли это волос? Он стукнул вас палкой по плечу!
Старик так рассвирепел, что пришлось отвести его в комнату и отпаивать успокоительными микстурами. Пытались даже отнять у него палку, но это оказалось невозможным.
— Он и на ночь берет ее с собой, в постель! — сказала Лиза Карлсен.
— А психоанализ не пробовали?
— Он слишком стар! — ответила она.
Одной из моих соседок но столу оказалась та самая молодая дама в белом, которую я видел в парке. Ее наряд был на редкость старомоден. Юбка до полу, широкие рукава. В течение всего завтрака она сидела, уставившись в пространство, и машинально жевала пищу. Покончив с очередным блюдом, она продолжала стучать ножом и вилкой по тарелке, пока у нее не отбирали посуду. Откинувшись на спинку стула, она снова глядела в пустоту, пока не приносили следующее блюдо. Тогда она послушно принималась за еду.
Другой соседкой была пожилая дама, очень полная и добродушная. Она была необычайно застенчива. И если раскрывала рот, то лишь для того, чтобы рассыпаться в извинениях. Если ей, к примеру, нужна была соль, она делала такой сложный заход, что соседи успевали придвинуть к ней все, что стояло на столе: горчицу, перец, хлеб, масло, желе, соленые или маринованные огурцы, прежде чем она наконец осмеливалась произнести заветное слово. Все это ужасно раздражало сердитого старика — он просто трясся от ярости.
После завтрака я спросил у Лизы Карлсен, что за недуги у моих соседок по столу.
— Нам запрещено говорить с больными о других больных!..
— Но ведь я совершенно здоров! — удивился я.
— Не вам об этом судить, — возразила она.
— Я хотел сказать, что вполне возможно, ваш Мартин Ферн действительно чем-то болен, но я-то здоров!
Она улыбнулась. Затем пояснила, что у пожилой дамы — госпожи Равн — старческое слабоумие. В последние годы она не раз становилась жертвой жуликов и проходимцев. Под конец родные определили ее в этот санаторий.
Другую соседку — молоденькую — звали Уллой Ропс. Она страдала шизофренией. Что-то там такое случилось с ее матерью, сказала Лиза Карлсен. С ее матерью и огромной белой виллой в Рунгстеде. Улле казалось, будто она живет в конце минувшего века. Девушка словно сошла с одной из картин Крёйера. Белое платье и мечтательное лицо. Огромные черные глаза и руки, трепещущие, как крылья. Посреди завтрака она вдруг вскочила и убежала в парк. За ней погнался санитар. Прекрасное зрелище: две фигуры, мелькающие между деревьями. В лучах утреннего солнца девушка порхала по траве, словно крупная белая бабочка, а за ней бежал приземистый санитар. Он поймал ее уже на берегу озера. Она стояла не шевелясь на самом краю лодочного причала, протягивая руки к солнцу.
Вся наша трапеза производила странное впечатление. Сердечники вяло жевали свои пресные овощи. Дистрофики сидели, окруженные горами масла, ливерной колбасы и сметаны, а тучные пациенты завистливо глядели на них с другого конца зала, уныло разрезая жесткие как подошва телячьи отбивные.
Между фру Равн и мной завязалась беседа.
— Ах вы бедняжка! — сказала она мне.
Сердитый старик прыснул, уткнувшись носом в лимонный пудинг.
— Почему? Я весьма доволен жизнью!
— Я уж забыла почему! — ответила она. — К несчастью, я не могу вспомнить!
— А разве это так важно?
Достав гигантскую сумку, она начала в ней рыться. Вывалила на стол кучу всяких вещей. Одеколон, футляр для очков, губную помаду, гребешок с серебряным ободком, два носовых платка, леденцы, чековую книжку, бигуди, резинку, пуговицы и помпон. Вскоре вещи фру Равн завалили весь стол.
— Нет, никак не могу вспомнить! — вздохнула она. — Это все не то!
— Соберитесь с мыслями, — сказал я.
Она склонилась над столом и тихо заплакала.
— Полюбуйтесь, что вы наделали! — закричал сердитый старик.
— Помолчите — сказал я.
— Не разговаривайте с ним! — сказала фру Равн. — Он всегда такой злой!
— Ничего я не злой! — закричал сердитый старик. — Я воплощенная кротость!