Даже основные этнонимы, фигурирующие в источниках, не так однозначны, как кажется. Например, если нормандские хронисты и позже англо-нормандская историография XII в. употребляют этноним «нормандцы» (Normanni), то англосаксы называли их «французами» (Franci). Весьма показателен фрагмент «Англо-Саксонской Хроники» под 1107 годом — через 30 лет после окончания нормандского завоевания — где говорится: «Это 41-й год с тех пор, как французы стали править в этой стране»[481]. И, в целом, англосаксонские хронисты оперируют этнонимами «Angli» и «Franci», отражая языковую и этнокультурную ситуацию, сложившуюся после нормандского завоевания, при взгляде «с английской стороны». Нормандцы же чаще называют себя именно «нормандцами»; так, Ордерик пишет о событиях 1067 г.: «Англы стонали под нормандским гнетом»[482]. Впрочем, для нормандцев также было не чуждо самоназвание «Franci», но этноним «нормандцы» отличал их от французов из других областей Франции[483] (куда более «регионалистской», чем Англия). Подобная путаница с историческими этнонимами — не редкость. Стоит вспомнить, например, что тех же нормандцев в западной историографии называют «норманнами» (Normans), тогда как в отечественной историографии этим словом обозначают викингов.
Возвращаясь к проблеме англосаксонского сопротивления, следует отметить, что под термином «англы» в источниках кроется, на наш взгляд, не одна только знать, хотя и она нередко тоже. Мы против того, чтобы чересчур прямолинейно следовать «теории элит». Каждое конкретное событие требует отдельного анализа. Среди акций англосаксонских повстанцев было действительно немало типичных олигархических заговоров, выливавшихся в пиратские набеги, разбой, осуществление кровной мести, с использованием иноземных наемников и союзников из числа враждебных кельтских народов. Таковы были, например, смуты и политические убийства в Нортумбрии в 1067 г., восстание Эдвина и Моркара в 1068 г., многочисленные экспедиции англосаксонских эмигрантов. Хроники, во-первых, четко указывают на причины этих действий — конкретные обиды, конфискации, и т. д. — причиненные нормандцами конкретным представителям англосаксонской знати. Также показан состав группировок повстанцев: «Англо-Саксонская Хроника» говорит, что в 1068 г. с Госпатриком бежали после неудачного восстания в Шотландию «лучшие люди»[484]; совершенно очевидно, что это знать, тэны, бывшие основной силой восстания. Далее, описывая отражение англосаксонским ополчением набега сыновей Гарольда в 1068 г., хронист пишет: «Было убито много хороших людей с обеих сторон»[485]. Не исключено, что под «хорошими (добрыми) людьми» подразумевались опять-таки тэны, знать, как из войска эмигрантов, так и из числа англосаксов — сторонников короля.
Выше аристократических заговоров в этой градации стоят локальные восстания, более массовые и в большей степени «патриотические», которые не приносили столь явно мир и покой данной области в жертву амбициям пострадавших от конфискаций тэнов и эрлов, как это было в случаях с авантюрами эмигрантов, разорявших родную землю.
Но социальный состав восставших в этом случае источники почти не позволяют определить. Таковы, например, кентское восстание 1067 г., движение Эдрика Дикого 1067–1070 гг., оборона Эксетера 1068 г. и Честера 1070 г. Очевидно лишь то, что во главе этих восстаний стояла также военная знать, тэны и т. д. Об Эксетерском восстании 1068 г. Флоренс Вустерский пишет: «Город Эксетер… горожане и некоторые знатные англы удерживали против короля»[486]. (Это были остатки уэссекской знати из домена Годвинов, не погибшие при Гастингсе). Аналогичную природу имели, скорее всего, и восстания летом 1068 г. на Юго-Западе, и восстания в Кенте 1067 г. и Дареме 1080 г., проходившие по схожему сценарию. Но сведений о юго-западных восстаниях крайне мало, а что касается остальных, то тут мы сталкиваемся с проблемой размытости этнической и социальной терминологии в источниках. Видеть за термином «англы» только англосаксонскую знать было бы не вполне верно; ведь, говоря о притеснениях «англов» сразу после воцарения Вильгельма, хроники указывают, что нормандцы «чинили бедствия несчастному народу»[487], да и описания этих многочисленных разорений, грабежей, и т. д., не оставляют сомнения в том, что страдала от этого не только знать, но и простое население. У Ордерика, например, «Angli» чаще упоминаются именно в собирательном смысле. Когда же он говорит о повстанцах, то даются просто локальные названия: «кентцы», «девонширцы», «северяне» и т. д., либо «повстанцы». Ничто не говорит в пользу того, что речь идет исключительно о местной знати, хотя, несомненно, она и шла во главе восстаний как наиболее дееспособная в военном отношении часть общества. Поэтому есть все основания говорить и о стихийных волнениях простонародья, которые могли сливаться с движением тэнов, а могли и исчерпываться на месте, в зависимости от ситуации. На наш взгляд, наличие таковых и отличает локальные восстания от эмигрантских набегов, причинявших ущерб этому же «несчастному народу».